Восьмой дневник

В прошлом году мне очень повезло с весёлым именем Пушкина. Я поехал выступать в Кишинёв и побывал в двух его домах-музеях. Не говоря уже о том, что накануне всласть начитался всякого и разного о его ссылке в Молдавию. Он ведь и «Чёрную шаль» там написал (почти что сразу по приезде), и «Гаврилиаду», и первую главу «Евгения Онегина», и «Песнь о вещем Олеге». Двадцать один год едва ему исполнился, и это почти трёхлетнее путешествие было донельзя питательным для явно уже сложившегося гения. По счастью, генерал Инзов, наместник Бессарабского края, благоволил ему и всячески оберегал. Пушкин ведь и жил в его доме. Как известно, издевался и шутил этот юноша самозабвенно и наотмашь, сам был вспыльчивым, как спичка, и его от нескольких дуэлей Инзов уберёг простейшим образом: узнавши об очередном горячечном вызове, сажал его под домашний арест. И ярость дуэлянтов за неделю невозвратно рассеивалась в воздухе. Кстати сказать, утренняя физзарядка молодого Пушкина состояла как раз в подготовке к поединку: только что проснувшись и не одеваясь, он стрелял восковыми патронами в нарисованную на стене мишень. И только после этого шёл завтракать. Но это было уже в доме Инзова, а поначалу он несколько месяцев прожил в крохотном домишке, чудом сохранившемся до нашего времени, – там как раз сейчас музей, где посетителей почти что нет, но непрерывны стайки школьников, которых водят в целях просвещения. О самом интересном в его жизни той поры, конечно, малышам не говорят. А между тем работой переводчика (именно в этом качестве был он сюда прислан) генерал Инзов его ничуть не загружал, и ни в какой присутственной конторе он не должен был сидеть, и временем своим распоряжался сам. Теперь, читатель, догадайся, на что он тратил это время. Конечно, если вынести за скобки сочинение стихов. И вынесем туда же запойное чтение («Ищу вознаградить в объятиях свободы мятежной младостью утраченные годы и в просвещении стать с веком наравне»). Да, читатель, ты отменно верно догадался: донжуанский список Пушкина был весьма там пополнен. Ибо, как писал один пушкиновед, жёны молдавских бояр были чувственны, опытны и доступны (цитата не точна, по памяти, за суть ручаюсь). А квартиры для свиданий щедро предоставляли приятели, не говоря уже об укромной роскоши зеленых рощ и парков. Но одну из его тогдашних пассий следует упомянуть особо. Звали её Калипсо, и была она гречанкой, появившейся в Молдавии недавно. И была довольно неказиста – что фигурой, что лицом. Но вот по слухам (не сама ли она их и распустила?) была она любовницей Байрона. А Байрон был кумиром молодого Пушкина, и ясно, как и почему он и роман затеял бурный, и прекрасные стихи этой гречанке посвятил. Роман довольно краткий получился: обаяние великого предшественника вытеснилось новым увлечением.

И тень Овидия, некогда сосланного в эти же края, тревожила его, и он писал об этом. Но душой и мыслями с друзьями оставался петербургскими, о чём пронзительно и в письмах сказано, и в послании Чаадаеву. И зная это, благодушный Инзов дважды (или трижды) позволил ему съездить на Украину, в Каменку, в имение его друзей Раевских, где собирались будущие декабристы. Но от него их разговоры содержались в тайне, и смешно читать сегодня, что они его как будто берегли из уважения к таланту. Нет, они просто охраняли свою тайну от мальчишки, легкомысленного, дьявольски общительного и несдержанного на язык. Да Пушкин ведь и сам потом писал об этом с полным пониманием. Поэтому вернёмся лучше в Кишинёв, откуда Пушкин как-то сговорился со своим местным приятелем смотаться ненадолго в деревушку Долны, в поместье отца этого приятеля. И там теперь ещё один музей.