и миллионы неприятностей.
Для старости публичное присутствие
опасно даже с теми, кто нам рад;
не так тому причиной самочувствие,
как пукательный стыдный аппарат.
Увы, нам очень мало что понятно,
поэтому и вздохи льются вечно
про то, что мудрость Бога необъятна,
однако же весьма бесчеловечна.
Ведь это счастье, стариканы,
что нам по-прежнему близка
забава сесть, налив стаканы,
и ими чокнуться слегка.
Забавна одинаковость явлений:
мы душу вдохновенью отдаём;
и мразь во время диких преступлений
испытывает творческий подъём.
Заметно приближается финал,
а мне, глухому старцу завалящему,
всё кажется, что я не начинал
ни думать, ни писать по-настоящему.
Мы движемся по жизненной дороге,
таская свой мыслительный сосуд,
но вовсе не случайно наши ноги
из жопы убедительно растут.
Потомки нас нисколько не осудят
за промахи в годах, уже глухих,
поскольку наплевать потомкам будет
на всё, что было некогда до них.
Увы, бывают обстоятельства –
судьбы тяжёлое уродство,
когда толкает на предательство
чистейшей пробы благородство.
Мои замашки столь культурны,
хотя в башке уже туман,
что, если нету рядом урны,
кладу окурки я в карман.
Вовсе ничего я не творю,
шут из ненаписанной комедии:
рифмы я ищу по словарю,
мысли я краду в энциклопедии.
Потеря, глупость, неурядица –
они фонарь в дороге дальней,
поскольку жареная задница
гораздо интеллектуальней.
Подумать вечерами лестно мне,
что в мире идиотских убеждений
живу я независимо вполне,
особенно – от собственных суждений.
Нет, я отнюдь не хладный стоик,
и мне страшнее год от года,
что в жизни этой ждать не стоит
благополучного исхода.
Шла пьянка, тлели искры спора,
а я гадал в тоске обвальной,
кому кого придётся скоро
уважить рюмкой поминальной.
Много нынче пламенных любителей,
занятых народа просветлением,
а народ поклал на просветителей,
мудро притворяясь населением.
На склоне жизни всё былое,
что вспоминается и помнится,
уже лихое, удалое
и залихватское, как конница.
Высокую суть мне постигнуть невмочь,
сам чёрт поломал бы тут ногу,
поэтому тёмную разума ночь
не я освещу, слава богу.
Так было всюду и всегда:
когда не виделось ни зги,
втекала мутная вода
в незамутнённые мозги.
Сегодня мне подумать удивительно
в уютности закатного тепла,
что жизнь моя, мелькнувшая стремительно,
всегда весьма медлительно текла.
И радует меня, и умиляет
в обилии божественных явлений,
что наш укромный хер осуществляет
живую эстафету поколений.
Духовную жажду легко утолить:
достаточно сесть и немного налить.
Ни в чём на свете не уверен,
лишён малейших упований,
теперь я начисто потерян
для всех общественных деяний.
Я по кругозору – обыватель,
мне уютен узкий кругозор,
а наружу выглянешь некстати –
срам повсюду, мерзость и позор.
Хоть и редки во мне воспарения,
на земле я недаром гощу:
в этом мире, где три измерения,
я четвёртое нагло ищу.
Ещё не прозвучал игре отбой,
она течёт азартно и привычно;
в пожизненной игре с самим собой
проигрывают умники обычно.
Души пугливое смущение
ложится теменью на лица:
свобода – это ощущение,
что рядом хаос шевелится.
Мне всё неясно в божьем мире,
не вижу я во мгле просвета,
а те, кто видит глубже-шире,
обычно врут, что видят это.
Мой поезд уже, в сущности, ушёл,
покоем я дышу на тихой станции,
а будет ли мне завтра хорошо,
решат на небе высшие инстанции.
Замешанный на ханжестве и блуде,
загадочен горячечный задор,
с которым явно сведущие люди
городят и вещают дикий вздор.
Еврейская мечта укорениться,
какая б ни висела непогода,
поддержана талантом измениться
по образу окрестного народа.
Житейский путь отнюдь не гладок,
убог без воли и желания,
а духа пакостный упадок –
опасней тягот выживания.
С возрастом хотя немало сложностей,
жаловаться глупо и негоже:
старость – ущемление возможностей,
но зато обязанностей – тоже.
Весьма, конечно, факты слабоваты,
но главное – в заведомом финале:
евреи, безусловно, виноваты
во всём, чего и знать они не знали.
У одних высокий лоб,
у других – могучий дух,
я меж ними остолоп
и зелёный, как лопух.
Природа так нам нос подвесила,
притом большой величины,
как будто всё довольно весело,
но чем-то мы удручены.
Возникает невольная дрожь
от сегодняшних дружеских уз:
лицемерие, подлость и ложь
заключили душевный союз.
Я давно оборвал эту нить,
я в широком кругу не вращаюсь,
и народ мой легко мне любить,
ибо я с ним почти не общаюсь.
Какой мечтой себя ни грей,
а не исполнишь ни одну;
срываться поздно с якорей,
когда уже прирос ко дну.
Негромкие беседы о политике
порою затеваются в постели,
и попусту гадают аналитики,
откуда эти ветры налетели.
Куда от современности уйдёшь –
от шума, балагана, пантомим?
А бал повсюду правит молодёжь,
размахивая либидо своим.
Свечи, ладан и кадило
плюс елей – и всё готово,
и растленнейший мудила
в нимбе нового святого.
Сочиняю стихи как могу и хочу,
назиданий в них нету нигде;
то, что я никого ничему не учу,
мне зачтётся на Страшном Суде.
Увяли нынче хрупкие цветы,
а ты ещё никак не веришь в это;
наивность – это признак чистоты,
однако же и глупости примета.