Кипит повсюду злобы срам,
и видно Богу одному:
Израиль – это Третий Храм,
отсюда ненависть к нему.
Сядет курица на яйца –
вылупляются цыплята,
а поэт на яйцах мается –
никакого результата.
Мы с неких пор по просьбе жён
уже не лезем на рожон.
И утром, и при свете фонарей,
и днём, когда светило светит ясное,
заметно всем и сразу, что еврей –
создание иное и опасное.
Что оставили мы для внучат
в их нелёгком житейском пути?
Всюду клумбы прогресса торчат,
но цветочки на них – не ахти.
Люблю любые торжества:
в угаре пьяного приятельства
во мне гуляют вещества
покоя и доброжелательства.
Мы тратили себя легко и щедро
на самые дурацкие дела,
и не было от этого ущерба,
а польза – несомненная была.
Есть народ, повсеместно известный
и отмеченный Богом не зря,
и эпитет любой – но нелестный
можно выбрать, о нём говоря.
Храню невозмутимое спокойствие
и чувствами своими управляю,
а людям доставляю удовольствие,
которое отчасти отравляю.
Книжек мудрых большие тома
свой оставили опыт большой:
здравый смысл и трезвость ума
неустанны в раздорах с душой.
Подыскал я кино, где счастливый конец,
после выпил с любимой женой,
и подумал: дурак, а живу как мудрец –
мало надо мне в жизни земной.
Назревает большая война,
вышло время речей суесловных,
и ничья это будет вина,
что убьют миллион невиновных.
Надо б жить намного проще
и не думать ни о чём:
разум – даже очень тощий –
на угрюмство обречён.
Нас тянет – это старости печать, –
буравя равнодушия броню,
советовать, учить и поучать,
и даже проповедовать херню.
Про евреев я намедни
в некой злобной ахинее
прочитал такие бредни,
что гордиться стал сильнее.
Сегодня снег мело всю ночь,
и думал я возле окна,
что я не прочь, она не прочь,
но где она и кто она?
Большая для рассудка есть опасность,
когда к великим чувствуешь причастность.
Состарясь, не валяюсь я ничком,
а радость я несу себе и людям:
вот сядем со знакомым старичком
и свежие анализы обсудим.
По счастью, в этой жизни выживание –
отнюдь не только сытное жевание.
Попавши в цех литературный
и не светясь между светил,
я Божий дар миниатюрный
в отхожий промысел пустил.
Когда кипит высокий спор,
достигнув тона воспалённого,
то явно пламенней напор
у менее осведомлённого.
Мне фактов и мыслей вязанку
собрало житейским течением,
и многих событий изнанку
я вижу теперь с огорчением.
Пофартило и мне виды видывать
с той поры, как я хвост распушил,
а теперь моя участь – завидовать,
но кому – я ещё не решил.
Где какая пертурбация,
низвергают и метут,
мельтешная наша нация
непременно тут как тут.
Я время проводил в пустых забавах
под музыку из ангельской свирели,
а после я опомнился. Вдобавок
и все мои забавы постарели.
Когда ты любишь и любим
и жить на свете нравится,
то неприятностям любым
с тобой труднее справиться.
Какой-то простенький мотив
поёт во мне глухая жалость,
что из житейских перспектив
уже всего одна осталась.
Усердно исправляли
врачи мою судьбу
и в жопу мне вставляли
подзорную трубу.
Что делал я? Дружил с подушкой,
пил жизни мёд
и убирал в часах с кукушкой
её помёт.
Мы между предков и потомков
живём сейчас на белом свете,
число развалин и обломков
ещё умножат наши дети.
Я благодарен той отчизне
как уникальнейшей из родин:
кошмарный дух российской жизни
весьма для мысли плодороден.
На небе не вложили содержания
в судьбу мою и толком не расчислили,
тем самым сохранив от воздержания
в азарте, любопытстве, легкомыслии.
Пускай старик занудно тянет нить
любого о себе повествования:
он жаждет как угодно застолбить
реальность своего существования.
Я пью с изрядно пожилыми
людьми, весьма ещё живыми,
но зябко мне, услыша речи
о нашей следующей встрече.
Мои года – изба корявая,
сухим повитая плющом,
и крыша вся уже трухлявая,
но печка топится ещё.
Ловя реальности штрихи,
всегда смеялся я при этом –
и потому писал стихи,
отнюдь не будучи поэтом.
Века протекают похоже:
прохожему дали по роже,
жиды ожидают Мессию,
и смута смущает Россию.
Я вовсе не безвыходно сижу,
мыслительными мучаясь попытками,
я часто с удовольствием хожу
на встречи с алкогольными напитками.
Как ни различны в мире люди,
и даже в том числе еврей,
но все подвержены простуде
и мечут сопли из ноздрей.
Подвинулась моя граница
в поля смурные,
чужие сны мне стали сниться,
совсем дурные.
Три источника богатства
перечислю без подробностей:
воровство, разбой и блядство,
если нет иных способностей.
Телега жизни скособочена,
она трясётся всё сильней,
но вдоль дороги есть обочина –
плетусь по ней.
Послушные дыханью – только свистни,
легко соединяют наши руки
из воздуха украденные мысли,
из музыки прихваченные звуки.
На склоне лет я тем горжусь –
помимо редких горьких шуток, –
что в собутыльники гожусь
почти в любое время суток.
Я смотрю спокойно и рассеянно:
Бог опять людей за что-то судит,
и вражда умело так посеяна,
что уже спасения не будет.
Я много мыслей своровал –
они повсюду есть,
уже битком набит подвал,
но лень за ними лезть.
Течёт за поколеньем поколение,
творя молитвословное холуйство,
а Бог не отвергает поклонение,