Восьмой поверенный

— Его у нас тоже нет. Я тебе потом объясню.

«Настоящий Синиша» затрубил наступление, и его кавалерия галопом начала слетаться со всех сторон. Восьмой поверенный, демонстрируя отвагу, воззвал к своим отрядам:

— О’кей, нет так нет! Завтра в одиннадцать я хочу, чтобы все были здесь, в этой лоджии и вокруг нее! У нас много работы, поэтому чем быстрее мы за нее примемся — тем лучше. Завтра в одиннадцать. И… спасибо за встречу. У нас все получится. Доброй ночи!

В ту же минуту толпа стала расходиться под нечленораздельный бубнеж отрывистых прощаний.

— Где я буду спать?

— У меня, я ведь уже сказал.

— Веди меня, Вергилий!

* * *

Синишу разбудил крик петуха. Он испуганно приподнялся в кровати, первые несколько секунд будучи уверен, что он все еще находится в секретном доме в Дубраве. Ослепленный лучом солнца, проникавшим через окно, он осторожно открыл глаза — мебель из разных гарнитуров и неравномерно оштукатуренные свежепобеленные стены как будто говорили ему с немым злорадством: «Нет-нет, дорогой, никакая это не Дубрава…»

— Боже, почему это не Дубрава… — простонал он и зарылся с головой в одеяло. В течение следующего получаса он перекатывался с боку на бок в чересчур мягкой постели и в полусонном состоянии пытался вспомнить события прошлого дня. В сумерках он как загипнотизированный, целиком сконцентрировавшись на борьбе с «Настоящим Синишей», прошел сначала по главной улице, потом через лабиринт переулков и, наконец, поднялся за Тонино сюда, на второй этаж, в эту комнату. Он снял брюки и носки, нырнул под холодное одеяло на перину и… Собрание!

Во сколько он назначил собрание перед церковью? В одиннадцать? Сейчас семь, хорошо, можно еще поспать. Но тут ему захотелось по малой нужде, и каждую секунду становилось все больнее: вечером он совсем забыл о переполненном мочевом пузыре. Он вылез из-под одеяла, спустил ноги на вытертый половик и встал. Доски под ним скрипнули, а исходивший от них холод пробрал его до самого паха.

— Ёкарный бабай!

Он вспомнил еще одну деталь вчерашнего вечера: пока он в полубессознательном состоянии снимал штаны и повторял про себя: «Исчезни, свали уже и ты, наконец!» — Тонино с порога объяснял ему, что туалет у них на первом этаже, а «на случай крайней необходимости ночной горшок находится под кроватью у тебя в ногах». Синиша приоткрыл дверь, ведущую из комнаты — снизу доносилось приглушенное звяканье посуды — и быстро закрыл ее. Он достал из-под кровати эмалированную чашу, расположил ее поудобнее и присел.

— Ау! — вскрикнул он, когда холодный металл коснулся его причинного места.

— Ау! Твою мать… — повторил он, дотронувшись бедрами до ободка. Струя дергалась и прерывалась — впервые в жизни ему было так сложно помочиться. Ближе к окончанию процесса, когда ему было уже все равно, он посмотрел в окно. Красота этого голубого прямоугольника окончательно разбудила его и привела в чувство. На фоне неба в правом верхнем углу он заметил кружевной угол какой-то то ли простыни, то ли скатерти, который колыхался от легкого ветерка, будучи закрепленным где-то снаружи. Лишь этот белоснежный кусок ткани портил идеальную синеву окна и утреннего неба. Впрочем, он ее, может, и не портил, может, своим стыдливым трепетанием он, наоборот, добавлял ей очарования, усиливая ощущение какой-то вечной благодати. Синиша неожиданно почувствовал умиление, которое было отчасти вызвано тем фактом, что в этот момент он как раз отправил в ночной горшок последнюю каплю своего поэтического нутра. Он отодвинул наполненную чашу к кровати и подошел к окну, приготовившись увидеть какой-нибудь нечеткий, до боли средиземноморский пейзаж, панораму, что окрылит его на всю жизнь и оставит глубочайший отпечаток в его памяти.

— Черт возьми, а это что за хрень?! — выругался он шепотом, увидев крыши третичских домов: все они, насколько хватало глаз, были покрыты солнечными батареями! Он заметил их еще накануне в сумерках, но тогда быстро списал эту идиотскую фата-моргану на свои нервы и усталость.

* * *

Тонино стоял перед каменной раковиной и мыл тарелку, а за столом в инвалидной коляске сидел старик с хмурым морщинистым лицом и медленно, без особого энтузиазма, ел вилкой хлеб, накрошенный в кофе с молоком. Черная роговая оправа очков с правой стороны была заклеена старым куском пластыря.

— Доброе утро! — изображая любезность, поприветствовал их Синиша.

— О, и тебе, поверенный, — благодушно ответил Тонино. — Удалось ли тебе укрепить дух и тело для предстоящих задач? Садись, позавтракай с нами.

— Спасибо, я не привык есть с утра.

Старик движением брови, взлетевшей над пластырем, только теперь дал понять, что заметил его присутствие.

— Познакомьтесь… Мой отец, Тонино Смеральдич, а энто ноаш нуовый повери.

Тонино-старший на этот раз поднял на него оба своих глаза, но вновь лишь на секунду, после чего, не говоря ни слова, перевел взгляд обратно на стоявшую перед ним миску. Его сыну сделалось неловко, но Синиша равнодушно убрал протянутую было руку и пожал плечами.

— Тонино, где я могу умыться, ну там, привести себя в порядок?

— Ах да, извини, вон там… Сейчас покажу.