Восьмой поверенный

— Сейчас будет… и он, и свинтус. Он сбрызгивает его пивом в духовке, у него своя схема, рецепт какой-т.

— Да… Вот поросенок… А вы?..

— Зехра… — тут же ответила ему Крошка (Крошка??? Крошка!!!), протягивая руку. Коснувшись ее, Синиша вспомнил одну старую присказку в стиле девятнадцатого века: «Глядите, такая маленькая ручка, а сколько всего в нее помещается…», но промолчал — больше от волнения, чем из соображений пристойности.

— …для друзей Джулиана.

— Синиша, очень приятно. А-а-а… Кх-х-хм… Как вы здесь очутились?

— Эт долгая история…

Поверенный понимающе закивал.

— Садитесь… Кх-хм… Где хотите…

— Да нет, я тут пока немного приберусь, пока он несет свинину, чтоб было куда ее поставить.

Крошка стала раздвигать тарелки и блюда с закусками, тихо напевая, вроде как случайно, старую песню Балашевича «Мирка»: Я знаю вас, пардон, из телевизора… Синише стало не по себе, он схватил пульт и выключил телевизор.

— Простите…

— Дружок, ты что? Тебе неловко? Пожалуйста, не волнуйся, ты ж просто смотрел.

— Крош… Джулиана, Зехра, это… Это в самом деле вы? Ну, в фильме?

Крошка засмеялась.

— Не, эт мой братик… Я, дорогуша, кто ж еще?

— Выше всяких похвал, правда… И все-таки скажите, почему вы здесь? На Третиче.

— Я ж говорю, долгая история. Расскажу тебе сегодня чуть попозж.

* * *

Синиша никогда не был большим любителем поросятины, особенно с кожей, но этого поросенка он уминал за обе щеки. Как племянница Ельцина, когда ее одолела анорексия, и Борька спрашивает, Селим, что мне делать, дорога мне малышка, одна она у брата моего единственного, пропадает ведь, в лучших клиниках я спрашивал лучших врачей, и ничего, а я сказаль, батющка, щас мы приготовим ей Селимову поросятину, и уж если эт ее не вернет к жизьни, то нищто не вернет, ну вот, она уж трое детей родила, а все еще вполне могла бы сниматься для обложек журналов, я тогда тож только переднюю полвину запек.

— Селим, ты мне сразу скажи, если я лезу не в свое дело, но… Я вот думаю: ты ведь Селим, к тому же Ферхатович — значит, сто процентов мусульманин. Но все равно уплетаешь свинину…

— Ой, чего я тольк не уплетаю. А ты ж католик, да?

— Ну так… Католик типа…

— Ну вот и я так. Мусульманин типа… — сказал Селим, повторяя интонацию Синиши и жест «более-менее». — Никто меня не спращиваль, хощу ль я, щтоб мои отец и мать были теми-то или теми-то. И хощу ли я, чтобы ходжа мне запрещаль то иль другое.

Селим замолчал, вытер губы и руки и налил всем еще вина. Зехра ела молча, изящно и аккуратно, поднося ко рту маленькие кусочки на кончике вилки, бросая взгляд то на телевизор с выключенным звуком, то на Синишу. Когда их глаза встречались, у Синиши бежали мурашки по коже и он выдерживал не больше двух секунд.

— Есь одна вещь, которая прищла мне в голову, когда я биль еще пацаном, — продолжал Селим после того, как они втроем чокнулись бокалами, а Синиша вновь отвел взгляд от темных глаз Зехры. — Я эт говориль всем знакомым попам. И Рацингеру^[15] тож говориль.

— Кому?

— Рацингеру, ну ты щто, кардиналу ватиканскому, второй человек после папы! Католик ты или где? Говорю вот щто: надо б проанализирвать все эти святые писания, все библии, кораны, агады, торы, веды, фигнеды, что там еще бывайт, и найти то, в чем все они совпадают. А совпадают они в самой сути, сто процент. Ну и посмотреть, можно ли от этого оттолкнуться и начать все сначал иль признать, что настоящие атеисты на самом деле самые верующие.

— И что, прости, на это ответил Ратцингер?

— Да ничего, ты ж знаещь, какой он: посмеялся и…

— Ой, уже! — перебила их Зехра, показывая на телевизор. Часы на экране беззвучно отсчитывали последнюю минуту уходящего года.

— Ой, черт, я ж забыль щампаньское в холодильнике! — вскрикнул Селим и побежал на первый этаж.

— Потрахаемся мы сегодня иль нет? — вдруг спросила Зехра, отрывая кончик уха с невинно улыбающейся головы поросенка. Поверенный вздрогнул.

— Понятия не имею, это ваше дело.

— Мы, ты и я, будем сегодня трахаться? Я эт имею в виду.

Синиша уже привык к прямым вопросам, даже к гораздо более грубым, но этот все же поставил его в тупик.

— А ты что думаешь? — все, что он смог сказать, быстро разбудив в себе уснувшего политика.

— Бокалы! Бока-а-а-алы! — кричал Селим, взбегая по лестнице из кухни. — Щесь, пять, четырь…

Пробка вылетела из бутылки ровно в полночь. Шампанское белым потоком разлилось на тарелки, стол, пол, попало в миску с оливье, на поросенка… Зехра завизжала и первая подставила бокал под пенную струю. Когда полопались все пузырьки, он оказался заполнен не более чем на четверть.

— За новое тысячелетие! — произнес тост Селим.

— За всех нас! — присоединился Синиша, не зная, что придумать.

— За… Блин, за все хорошее и за все, что нужно каждому из нас! — закончила тост Зехра, поднимая бокал и решительно глядя Синише прямо в глаза. Когда он посмотрел на нее тревожным взглядом в ответ, она коротко кивнула ему и выпила шампанское.

— Давай-к, Джули, принеси торт. И тарельки, ты знаешь, гиде они.