Сжег записки в раковине. Они так отсырели, что не доживут до старости.
К ногам приделал две дощечки
– Зачем вы это приперли? – спросила Алиса, недоброжелательно поглядывая на два огромных альбома, «Государственный Эрмитаж. Западноевропейская живопись» и «Государственный Русский музей». Как Энен их донесла? – У меня для вас сюрприз: живопись
– В отрепьях?.. У Шагала не козы, а ослы, – поправила Энен. – …
– Стоп! Вы говорили, что можно выбрать несколько художников и от них тащиться, – скучным голосом сказала Алиса.
– Так и поступим: выберем для тебя несколько художников, которых
– Ха. Что тут сложного?.. Если меня вдруг занесет к художнику, я скажу: «Какая красивая картина».
– Нет! Это провал. Сказать «красивая картина» можно только иронически.
Энен объяснила: красива только академическая живопись, в какой-то момент в истории искусства определение «красивая картина» стало неприличным: появилось
– …Вот посмотрите, мне из Вены привезли открытку, это Шиле, «Семья». Вы же не испытаете такое эмоциональное потрясение от Шишкина…
– Картина называется «Семья», а они все умирают. Шишкин лучше, – сказал я.
Энен сделала сожалеющую гримаску:
– Это потому, что вы, Петр Ильич, еще ребенок. …А давайте играть, что мы на выставке?.. Давайте расставляйте по полу кастрюли, как будто это картины в галерее… Главное, никогда не говорить «мне понравилось», это звучит очень простодушно.
Энен прошлась по комнате, остановилась у кастрюли со Скотининым бульоном. Отошла на шаг, рассматривая кастрюлю, прищурилась и сказала:
– «Ка-ак мощно!..» Или так: «Ин-тере-есно…», произносить снисходительно, пресыщенным тоном… Но лучше не оценивать ясными словами, а использовать литературные реминисценции, чем нелепей фраза, тем загадочней. …А хочешь фразу на все?.. Вот, пожалуйста: «Что-то в этом джойсовское проглядывает», – так можно и о картине, и о книге сказать, обо всем. Каждый подумает «Почему?!», но никто не спросит. – У следующей кастрюли она склонила голову набок и задумчиво произнесла: – «Здесь совсем нет метафизики…» А можно так: «Слишком очевидны смыслы…», или так: «Слишком нарративно…», или так: «Немного неоправданная трансцендентность».
– Нар-ратив-но… транс-цен-дент-ность…
– Тон! Не слышу снисходительности!
– Сли-ишком наррати-ивно… Немного неопра-авданная трансценде-ентность, – нараспев повторила Алиса. – Это все?
Энен уселась на диван, взяла сушку, задумчиво похрустела, взяла еще сушку, затем еще одну. Алиса захлопнула блокнот и закричала:
– Всё! Всё, всё, всё!
Но это было не всё.
– Как всё? – удивилась Энен. – А теперь – живопись. Ох, я так нервничаю, не знаю, с чего начать… С иконописи? Но, может быть, иконопись вам скучно… А если начать с двадцатого века: арт-нуво, экспрессионизм, абстракционизм, фовизм, кубизм… Супрематизм, сюрреализм, фантастический реализм, поп-арт, – весь двадцатый век
Она стонала, хваталась за сердце и наконец попросила меня сбегать в Аничкову аптеку за валокордином. Скотина увязался за мной. Аничкова аптека была закрыта, и когда мы, наперегонки пробежав по Невскому пару кварталов до следующей аптеки, вернулись с пузырьком валокордина, Энен не было.
– А где Энен?
– Энен увезли на «скорой».
Инфаркт? Инфаркт – она умирает – умрет – комок в горле – мы же
– Беги вниз, может, «скорая» еще там!
Я скатился по лестнице, выбежал на Фонтанку, – «скорой» нет! – помчался обратно к Алисе.
– «Скорая» уехала! Что делать?! Куда ее повезли? А ты не знаешь, от инфаркта обязательно умирают?..