Воспитание жизнью

Думаю, что нам с вами нужно изыскать другой, более педагогический метод воздействия на него. Стоит ли пускать в ход «тяжелую артиллерию», когда достаточно «огня ручного пулемета»? Товарищ Колтерман внес предложение привлечь товарища Холдака к партийной ответственности. Если мы так легко будем разбрасываться такими предложениями и так же легко принимать их, то тогда, пожалуй, придется привлечь к партийной ответственности и самого товарища Колтермана за безынициативные действия на учениях, не так ли? Ему было приказано выйти с батареей на другой берег реки, и он должен был выполнить этот приказ. И выполнить как можно скорее! Никто не упрекнул бы его, если бы он проехал по мосту в Хайденбринке. Он, конечно, несколько опоздал бы, но все же прибыл бы в назначенное место! Однако товарищ Колтерман никаких выходов не искал, он преспокойно отсиживался в лесу. Я твердо убежден, что на учениях никто из нас так крепко не спал, как он. А это уже нехорошо!

В зале оживленно засмеялись.

Науман был доволен выступлением командира, которое никого не оставило равнодушным. Число тех, кто выступал за привлечение Холдака к ответственности, резко упало.

Науман посмотрел на Холдака. Лицо его было спокойным. Сложив руки на коленях, он не спускал глаз с командира дивизиона.

«А с тобой мы еще поговорим, — подумал Науман. — Договорим, и не раз. Найдем выход из всех затруднений, в том числе и из семейных».

Свое выступление майор Драйнштайн закончил следующими словами:

— В круг моих служебных обязанностей входит: добиваться сколачивания крепкого, слаженного офицерского коллектива, что я и делал, но, видимо, не совсем успешно. Секретарь нашей парторганизации тоже указывал мне на это. Могу сказать, что теперь командование обратит самое серьезное внимание на сколачивание крепкого воинского коллектива. Надеюсь, что и товарищ Холдак, и все мы извлекли надлежащий урок из этого случая. Я предлагаю не привлекать товарища Холдака к партийной ответственности, ограничившись нашим сегодняшним обсуждением!

Майор сел. Раздались громкие аплодисменты. Тогда поднялся секретарь и, обратившись к Колтерману, спросил:

— Товарищ Колтерман, вы все еще настаиваете на своем предложении?

— Я снимаю его, — с места ответил Колтерман.

Науман перевел взгляд с Колтермана на капитана Каста, который сидел бледный как полотно.

«Ах, Каст, Каст! Не надейся, что тебе еще раз удается провести меня! — подумал Науман. — Ты полагаешь, что мы ничего не внаем о твоей болезни? В самое ближайшее время ты будешь направлен в военный санаторий на лечение, так как мы хотим иметь здорового капитана, а не демобилизованного пенсионера Каста!»

С заключительным словом на собрании выступил секретарь.

— Мы здесь, товарищи, довольно основательно разобрали поведение товарища Холдака, — начал он. — Хочу вам сказать, что в этом направлении мы должны немало поработать и обратить самое серьезное внимание на сколачивание здорового воинского коллектива. Я целиком и полностью согласен с товарищем Драйнштайном. Нечего греха таить, отношения командиров батарей между собой оставляют желать лучшего. Им не мешало бы брать пример с тех наших групп, где по-настоящему развернулось социалистическое соревнование. А между батареями мы наблюдаем скорее конкурентную борьбу, чем здоровое соревнование. Одна батарея смотрит на другую с завистью и любыми способами старается обойти ее. Разве это имеет что-нибудь общее с самим понятием соцсоревнования? Нет, конечно! Вопросом организации соцсоревнования мы и займемся в самое ближайшее время. Что же касается нашего партийного бюро, то оно уже на следующем своем заседании обсудит этот важный вопрос. — Науман сделал небольшую паузу и продолжал: — Мы не потерпим, чтобы старые, изжившие себя привычки и обычаи мешали нам создавать твердый, боевой коллектив. Мы понимаем, что дело это далеко не легкое. Новое всегда постигается с трудом, но только так мы сможем двигаться вперед. Коллектив у нас крепкий, боевой, и я уверен, он справится с этой задачей!

Давайте на этом и закончим наше собрание, на котором мы так много говорили о случае у реки.

КОМИССАР С ТИФЕНЗЕЕ

Карл-Гейнц Раутенбах не раз думал о том, что ему надо бы взяться и описать все, что когда-то пришлось пережить на Тифензее. В такие минуты он всегда сожалел о том, что в свое время не делал никаких записей. Но он мысленно оправдывал себя, говоря, что в те трудные времена было не до писанины: других, более важных забот хватало. Да кроме того, тогда было запрещено вести какие-либо записи.

…А годы идут и идут своей чередой. Вырастает новое поколение, которое не имеет ни малейшего представления о том, какие события происходили тогда на нашей земле. А ведь то было удивительное и интересное время! И будет очень жаль, если забудется то, что происходило в пятидесятые годы в этих краях. Именно поэтому он и решился взяться за перо, хотя никакого дневника у него никогда не было, а есть лишь одна память, на которую он будет опираться, да то, что помнят товарищи и друзья.