Воспитатель

Здравствуй, время!
Лети, лети!
Лети быстрее!
В моё будущее!
Но так долго ещё ждать —
Мне всего пять лет…

Проще в прошлое – десятки лет назад,
Когда мою семью выдворили
Из Ленинграда в холодные
И Снежные степи Казахстана.

Отца арестовали,
Как многих других отцов
Времени сталинских репрессий.

И мы – в деревянном бараке
В маленьком поселении Макинск,
Где была железнодорожная станция.

Соседом, за стеной в бараке, жил
Иностранец – кинематографист.

Кинематографист?
Я был слишком мал понять значение этого слова.
Но догадывался – он делал кино,
Которое я тоже придумывал, рисуя пастелью,
Кинематографиста…

Он – сутулый, смотрел вниз, медленно ходил,
Был уже немолодой…
Волосы седые жидкие,
Совсем не как у моего отца.

Да, он был не атлетического сложения моего отца,
Ленинградского спортсмена – настоящего борца…

А сосед – без устали что-то рисующий художник…
Пастель, тушь, карандаши – его оружие
В его маленькой ячейке нашего барака —
И сидел он за шатающимся столом…

Моя мать перед уходом на работу
Рано утром, как в детский сад,
Вела меня к нему,
Ставшему моим Воспитателем и другом…

Мне четыре или пять…
Сидел я рядом – целый день,
На следующий день опять
Перерисовывал его рисунки
Испачканными красками руками —
Пастелью, тушью…
Сидел… Сидел…

Переданный мамой хлеб ел…
Предполагаю – не от казахского мороза

Причина моего будущего сколиоза…
Я около него. Его любил.
И был для меня воздух в его «келье» любимым,
Который пах бензином…
Любил пастели, акварели, разложенные
Как в канцелярском магазине…
Клубящийся табачный дым над нами,
Придя домой, рассказывал об этом маме…

Как я его любил!
Такой смешной! И абсолютно не советский —
Странный иностранный вид!
Всегда он улыбался и не был никогда сердит…
Его штанов – зеленых бриджей в клетку,
В нашем Макинске – ни у кого!
Был рад, если у барака бегал вокруг него…

Мой новый друг. Сосед. Мой Воспитатель.
Думаю, моей судьбы создатель…

Каждое утро у него,
На целый день – мамины кусочки хлеба,
И исписанные мамины страницы,
На чём мне рисовать,
Чтоб ей вечером таланту удивиться…

Сегодня воскресение – выходной…
Мама дома. Занята. Домашние дела.
Она со мной, и несколько её подруг
Приходят к ней прямо как домой…
Чему она всегда была так рада,
Особенно, если они из Ленинграда…

Я у окна. Они не в моём зрении,
Пьют чай с маминым вареньем,
Только и делают, что говорят!
Окей, я не под их обстрелом —
Увлечены! И на ребёнка не глядят…

Вера Ильинична – машинистка,
И ещё гостья, тоже Вера – без отчества —
Такая молодая! И блондинка…
И ни одной морщинки…
Захаживает в нашу келью… Я улыбаюсь…
И она с улыбкой смотрит на меня…

Красивые, как мне известно,
Всегда блондинки! Звезда кино Любовь Орлова!
Наверное и жгучие брюнетки,
Если в будущем они ко мне придут…

Я около окна
На нашем земляном полу…
Вожусь, двигаюсь, играю – мой любимый грузовик,
Который сделал мне отец, когда был с нами,
Помню, он сказал, разведя руками:

Вот тебе машина…
Не стоит и червонца —
Бесценная – не из магазина.
Деревянная – сестрица Буратино…

И на полу разбросаны карандаши.
Один из них
Новый, но отточенный —
Подарок машинистки…
Ильиничне спасибо!
Синий химический —
Для неба моря – станет любимей всех!
Мой «пюпитр»,
Так Воспитатель называет наш венский стул,
Рисую я на нём,
Сейчас он под Ильиничной…
Она пьёт мамин чай…
Который уж стакан?
Когда печатать успевает?

Не вижу, слышу: говорят и говорят!
Если взгляну, увижу:
Ильинична смотрит на мою Кукушку!

Нравится? Больше чем её наручные часы?
Да, больше чем её наручные часы:

Спасибо за гостеприимство,
Дорогая Люба!
Как славно мы отметили наш выходной!

Какой чудесный чай! Теперь пора домой.
До утра двадцать моих страниц успеть!
И моей Инне долго горестно одной сидеть…

И мне пора.

Моя вторая Вера,
Ты же можешь не спешить.
Ещё варенье есть из Темиртау —
Другого лагеря, там был лес, ягоды, орехи, травы!
О Боже правый!
Он шутил:
«Как в доме отдыха…»

Гости встают,
К двери идут покинуть чаепития приют…
Ильинична уже держит дверную ручку:

Да, Люба!
Что хотела я ещё сказать… В очереди
За мной – сосед ваш, иноземец,
Он поволжский немец?

Кто?
Наш Пусенька – кинематографист?
Нет, Ильинична.
Он из Европы, как мы, ссыльный,
Работал на Ленфильме.

Из Ленинграда?

Да-да!

Можешь передать ему? Я очень рада!

И обе Веры:
Вовочка, прощай!

Я оборачиваюсь к ним с улыбкой…
Дверь закрывается… Клубы стужи…
Они уже снаружи…
Я бегом бегу к моему стулу!
Хватаю обеими руками, как он мне нужен!
Во рту держу подаренный Ильиничной синий
карандаш!

Опять около окна —
На земляном полу…
Ещё играет солнце —
Послеполуденное —
То есть, ещё не ушло!
И моё творчество
Пока две Веры пили чай
Мне в голову пришло —
Спешу запечатлеть
На венском стуле
Почти произошло!

Линия – горизонтальная, астральная
Нетривиальная и очень синяя —
Ильиничны отточенный подарок,
И волн геометрия – это река Нева.

Архитектура Ленинграда?
Так просто для меня – как дважды два:
В линейных вертикалях
Закодировать всех башен шпили!
Наш любимый Ленинград так плотно обступили!

Мой РЕАЛИЗМ…
Скорее АБСТРАКЦИОНИЗМ!

Знал два слова, но не знал,
Мой Воспитатель не сказал,
АБСТРАКЦИОНИЗМ – преступленье,
Ведь мне было всего четыре или пять…
И Чуковский знал это!

Пудиков пять-шесть
Больше ему не съесть —
Он ещё у меня маленький…
А потом…

Я помнил Ленинград… Фотографии семейного
альбома…

Мои каракули
И вертикальные
Отрезки линий
Были моей памяти итог, Воспитатель говорил
Я уже многое мог:
Ты знаешь, Любочка, у нашего
Владимира есть фантазия!