Воспламеняющая взглядом

– Я не соврал тебе про это. – Он поднес руку к лицу. Его пальцы легко, почти любовно ощупывали шрамы на подбородке, до мяса содранную щеку, выжженную глазницу. – Да, я переиначил правду. Не было ни ямы в земле, ни конговцев. Меня оприходовали свои. Потому что они были такое же дерьмо, как эти.

Чарли не понимала, не могла вникнуть, о чем он. Голова у нее шла кругом. Разве он не знает, что стоит ей захотеть, и он превратится в хрустящий хлебец?

– Но все это дело десятое, – сказал он. – Все, кроме нас с тобой. Между нами должна быть ясность. Полная ясность. Больше ничего. Чарли.

Внутренний голос подсказывал ей, что он говорит правду, – но за его словами лежит еще другая, скрытая правда. То, чего он не договаривал.

– Поднимись ко мне, – сказал он, – и мы здесь все обсудим. Это был своего рода гипноз. И отчасти телепатия. Она ведь догадывалась о той, скрытой правде, однако ноги сами несли ее к лестнице, что вела на сеновал. Нет, не о каких-то там обсуждениях он ей сейчас говорил. Он говорил о том, что надо разом со всем покончить. С сомнениями, горечью, страхом... с искушением зажигать костры один другого больше, пока не случитс непоправимое. При всем безумии, при всей своей извращенности, слова этого человека убеждали ее в том, что он ей предан, предан как никто. И... да, это правда, в глубине души она желала этого. Желала конца и освобождения.

И поэтому она шла к лестнице и уже взялась за перекладину, когда раздался голос отца.

– Чарли? – позвал он, и чары разрушились.

Она выпустила перекладину; внезапно все увиделось с ужасающей ясностью. Она повернулась: отец стоял в проеме. Первая мысль

(как ты потолстел, папа!) пронеслась в мозгу так быстро, что на не успела отдать себе в этом отчет. Толстый, худой – какая разница, она узнала бы его с закрытыми газами; любовь к нему брызнула живой водой – и вмиг рассеялись чары Рэйнберда, точно колдовской туман. И стало яснее ясного: что бы ни значил Джон для нее, для ее отца он означал одно – смерть.

– Папочка, – закричала она. – Не входи сюда!

Гримаса досады исказила лицо Рэйнберда. Пистолет, только что лежавший на коленях, уже был нацелен в силуэт, возникший в дверном проеме.

– Боюсь, что уже поздно, – сказал он.

Рядом с отцом стоял мужчина. «Это тот, кого называют Кэпом», – подумала она. Он стоял неподвижно, плечи опущены, точно перебиты кости.

– Войдите, – велел Рэйнберд, и Энди вошел. – Остановитесь. Энди остановился. Кэп, держась чуть сзади, также продвинулся вперед, словно был на привязи. Глаза Кэпа с беспокойством обшаривали темные углы.

– Я знаю, что ты можешь это сделать. – Голос Рэйнберда зазвучал непринужденно, почти насмешливо. – И твой отец, кстати, тоже кое-что может. Но учтите, мистер Макги... Энди. Могу я звать вас Энди?

– Как вам будет угодно, – ответил тот. Голос его был спокоен.

– Так вот, Энди, если вы попытаетесь пустить в ход свои способности, я продержусь ровно столько, сколько нужно, чтобы застрелись вашу дочь. А если ты, Чарли, пустишь в ход свои, – кто знает, чем это кончится.

Чарли подбежала к отцу. Она уткнулась в его пиджак, почувствовал щекой рубчатую ткань.

– Папа, папочка, – прошептала она срывающимся голосом.

– Здравствуй, мышонок, – сказал он гладя ее по голове. Он прижал ее к себе, потом поднял глаза на Рэйнберда. Вот и сбылся сон об одноглазом пирате, тем более что Рэйнберд сидел на краю сеновала, точно матрос на мачте. – И что теперь? – спросил пн Рэйнберда. Он понимал, что тот, пожалуй, сумеет продержать их под дулом писголета, пока не подоспеет подмога, за которой побежал мужчина в фуфайке, но что-то подсказывало ему – не этого хочет Рэйнберд.

Его вопрос остался без ответа.

– Чарли! – позвал Рэйнберд.

Она вздрогнула в объятиях отца, но не обернулась.

– Чарли, – снова позвал он – мягко и вместе требовательно. – Помотри на меня, Чарли.

Медленно, неохотно она обернулась и посмотрела.

– Поднимись сюда, – сказал он, – ты ведь уже собиралась подняться. Все остается в силе. Мы решим наши дела, и все будет кончено.

– Боюсь, что это невозможно, – достаточно вежливо заметил Энди. – Мы уходим.

– Иди, Чарли, – не отступал Рэйнберд, – иначе я сейчас прострелю голову твоему отцу. Ты можешь сжечь меня, но на спуск я нажму раньше, будь уверена.

Чарли издала горлом стон, точно раненый зверь.

– Не двигайся, Чарли, – сказал Энди.

– С ним будет все в порядке, – сказал Рэйнберд. Его низкий голос звучал рассудительно, убаюкивающе. – Он летит на Гавайи, с ним будет все в порядке. Выбирай, Чарли. Пуля в голову или золотой песок на пляжах в Калами. Одно из двух. Выбирай.

Завороженная его взглядом, Чарли, вся дрожа, шагнула навстречу Рэйнберду.

– Чарли! – резко сказал отец. – Нет!

– Все будет кончено, – сказал Рэйнберд. Пистолет, ни разу не дрогнувший в его руке, метил Энди в голову. – Ты ведь этого хочешь? Я буду нежен, ты и не почувствовасшь боли. Верь мне, Чарли. Этим ты спасешь отца... и себя. Поверь мне.

Она сделала еще шаг. И еще.