Воспоминание о дожде

Мы с Володей познакомились полтора года назад на какой-то лекции или на презентации книги, журнала, не помню. Он мне тогда очень понравился – высокий, худощавый, с седой чеховской бородкой, голова тоже вся белая. Это хорошо, что он седой, а не лысый. Впрочем, был бы человек хороший. И ещё говорят: «С лица воды не пить». Я ему, наверное, тоже понравилась, потому что в ответ на моё «Очень приятно» Володя сказал: «А мне-то как приятно!» Правда, прозвучало это саркастически, вроде как: «Вот опять зачем-то ввязываюсь в историю…»

Однако, несмотря на мрачные предчувствия, он решительно пригласил меня переночевать у него в Серебрянке (я, как обычно, опаздывала на последний автобус к себе в Курослеповку):

– Места много: три комнаты, кухня большая, на кухне диван… Двадцать минут электричкой с Ярославского вокзала… Поехали!

Тогда я отказалась, сочтя неприличным ехать ночевать к одинокому мужчине в первый же день знакомства. Даже в нашем почтенном возрасте. Я хоть и моложе Володи на десять лет, но что-то и не припомню, когда на меня в последний раз снисходил кураж, могущий быть полезным в подобных случаях. А вдруг Володя вообразит себе невесть что, хоть и буркнул, приглашая:

– Да ладно, я же не собираюсь ничего такого…

Вот и хорошо, что не собираешься. Обязательно приеду. Как-нибудь в другой раз.

«Другой раз» случился примерно через год. Как и в день знакомства, просидели допоздна на лекции в Институте философии. А вообще-то встречались мы часто, почти каждую неделю, на разных литературно-философских мероприятиях. Ну и перезванивались, книгами обменивались.

– Ты что же, не читала Панарина? – возмущался Володя. – Ну, темнота! Я тебе привезу…

Но не привёз, зато долго и обстоятельно объяснял, что все книги у него на чердаке, а чердак два года назад горел. Нет, Панарин точно не пострадал, но, должно быть, весь в копоти и, в общем, Володя его, Панарина, пока не нашёл. Потом как-нибудь. Сам Володя был очень жадным до книг:

– А это у тебя что? У-у! Дай почитать.

Но взятые книги он обыкновенно «зачитывал», то есть начинал читать, бросал, забывал, хватался за что-нибудь другое, и свои и чужие книги валялись у него на погорелом чердаке, в трёх комнатах, на кухне, в прихожей…

Справедливости ради замечу, что, по крайней мере, одну книгу Володя всё-таки вернул после многократных напоминаний. Эта книга была мне необходима для написания новой повести, в которой я отчасти изобразила и Володю, нарочно в самом конце, чтобы заставить его прочитать всё. Но тщетно! Похоже, Володя не добрался и до середины – отвлёкся, как всегда, на новую информацию:

– А статью Кургиняна в последнем номере «Завтра» ты читала? Позор! Газету-то хоть купила? Читай немедленно!

Тогда-то, через год после нашей первой встречи, я поехала к Володе в его Серебрянку ради давно обещанного Панарина и чтобы отобрать наконец свои книги. Увы и ах! Чердак с Панариным был заперт до весны, лезть туда Володе недосуг, а многочисленные книги и газеты валялись на полу, столах, диванах, подоконниках вперемешку с разнообразным домашним скарбом. Рыться во всём этом не представлялось возможным. Володя, впрочем, очень гордился своим обиталищем и находил в нём особый, невидимый постороннему, тем более субъективному женскому, глазу строй и порядок.

Две комнаты в этой самой трёхкомнатной квартире, занимающей половину деревянного одноэтажного дома, получил перед самой войной Володин отец. И отец, и мама Володи в тридцатые годы приехали из смоленской деревни в Серебрянку работать на местной фабрике.

– А почему же всюду пишут и говорят, что до семидесятых годов колхозники были, как крепостные, без паспортов и их никуда не выпускали?

– Что значит «не выпускали»? Ты думай хоть немного, а не повторяй глупости. Прописки в деревнях действительно не было. Зачем она в деревне-то, если каждый в родительском доме жил и все друг друга знали? Паспорта просто не нужны были, если человек не собирался уезжать дальше районного центра. А молодёжь не только отпускали, но и направляли на учёбу. И работу всем, кто хотел, предлагали – на заводах, на фабриках… А как же! Страну-то надо было поднимать. Ты что, не знаешь? Почти все подмосковные жители приехали из других областей – Тверской, Смоленской, Рязанской, Тульской… А всё Подмосковье теперь в Москве.

– Да, правда, – вспоминаю я. – У нас в Курослеповке тоже так. Мне товарищ рассказывал, Мишка. Сам-то он в Ногинске родился, а его дедушка и бабушка приехали из Владимирской области. Мишкину тётку после педучилища распределили в какую-то страшную глушь, в деревню, казалось, что на другом конце области. Тётка, ей двадцать лет было, плакала, не хотела ехать, но пришлось, конечно. Учительствовала там, замуж вышла, дети родились. Мишка с родителями к ним в гости приезжал. Говорит, там хорошо было, такие пруды большие, утки плавали, гуси… Как вдруг в начале шестидесятых всех переселили в пятиэтажки, прямо на месте тёткиного дома построили автовокзал, метро провели, и оказалось, что вот же она, Москва! Преображенка, Сокольники – всё рядом!