Воспоминания

Моим дедом был Василий Робертович. В то время, когда я учился в школе, а потом сидел в лагере, это имя – Василий Робертович Вильямс – знал, без преувеличения, любой человек в СССР. Дед был академиком, его областью было почвоведение, созданную им травопольную систему земледелия сперва превозносили до небес, а позже, после смерти Сталина, поносили как только могли. Я совершенно не знаю, какова была эта система, не знаю, хороша была она или нет, и не знаю, в какой степени были правы мои веселые друзья, когда они валяли дурака и говорили, что мой дед хотел, чтобы у нас в стране все вместо хлеба сеяли траву.

Главной же, на мой взгляд, причиной славы деда было то, что его портрет был помещён в учебнике биологии; а в СССР все учебники для средней школы стандартны, и все учатся по одной и той же книге. К тому же, внешность деда была запоминающейся: он брил голову, а рот его был искривлён после паралича. Когда-то дед был силачом, сгибавшим монеты пальцами; после паралича он мог ходить только с палкой и только с чьей-либо помощью. Но ходить ему надо было только от дома до его лаборатории, не более ста метров. Обычно ему помогала дойти и усесться в кресло его вторая жена Ксения Ильинична Голенкина. Но активную работу, хотя уже не в поле, дед продолжал до последних своих дней.

Не берусь судить о научных заслугах деда. Могу сказать лишь, что не только в сталинские времена они были высоко оценены. Дед был руководителем русского отдела на первой всемирной выставке в Чикаго в 1893 году, в возрасте 30 лет. Наверное, он встречался там со своей родней, но об этом я ничего не знаю. Добавлю тут же, что дед был полиглотом, и легко говорил на основных европейских языках.

В 1928 году дед вступил в коммунистическую партию. Слова из его заявления с просьбой о приёме – «я ваш, и всегда был с вами, большевиками» – тоже цитировались многократно. Об истинности этого заявления я судить опять-таки не берусь. По семейным рассказам, дед отреагировал на сообщение одного известного деятеля компартии словами «одним негодяем меньше» – и оказался пророком. В 1937 году, в пору чисток, выяснилось, что этот деятель был не просто негодяем. Он был изменником родины и, естественно, немецким шпионом. Можно было бы поинтересоваться, как этого деятеля оценивали в 1939 году, после заключения договора с Гитлером, но я не уверен, что точно помню его фамилию.

Говоря о деде, нельзя не упомянуть о его страстной любви к кошкам, мною полностью унаследованной. Об этом позже. И еще надо рассказать о нашей квартире, и, рассказывая об этом, будет, кажется, легко перейти к рассказу о моей тёте и наших американских родственниках.

Квартира у нас была огромная, не только по теперешним или тогдашним московским понятиям, а и по теперешним американским. Наша семья занимала весь первый этаж деревянного двухэтажного дома. Площадь квартиры была (и есть) 165 квадратных метров (1780 кв. футов). На верхнем этаже жили три семейства, и считалось, что у них более чем приличные жилищные условия. А по сравнению со многими квартирами в бараках и подвалах, где ютились семьи многих моих товарищей по школе и «ребят с нашего двора» (есть такая идиома для обозначения малолетних преступников) – скажем, 5 человек на 9 кв. метров – наша восьмикомнатная квартира – восемь комнат, не считая кухни, умывальника и уборной – была не роскошью, а сказкой (в описываемую пору не то что совмещённый санузел, а и атомная бомба не была изобретена). У меня была, как и у каждого члена семьи, отдельная комната. Говорили, что до революции весь двухэтажный дом был нашим. А там, где сейчас живёт дочь моей сестры Маша, жила моя тётя Вера.

Сказать точнее, она там не жила, а лежала. Она была тяжело больна, и умерла в 1934 году. Я забыл, кто мне позже сказал, что она очень не хотела умирать, что значит, что умирала она в полном сознании. Тётя Вера активнее всех поддерживала связь с нашими американскими родственниками. Точнее, кроме неё только дед поддерживал с этими родственниками какие-то отношения. Тётя Вера и звала себя на американский манер – Вера Оливия. Почти всё, что я знаю о родственниках в США, дошло до меня так или иначе через тётю.

Вот что я могу припомнить из семейных рассказов о нашей родне в Америке.

Там вроде бы никого не осталось из наших, носящих фамилию Вильямс (просто Вильямсов хватает, вот ещё один прибыл). Назывались две семьи из Калифорнии – Хойт и Херберт (Херберт – это фамилия, а не имя, я специально переспрашивал). Эти семьи вроде имели какое-то отношение к известной оружейной фирме Кольт, или как она теперь называется. В мои детские годы слова «Кольт», «Наган», «Маузер» и револьвер значили одно и то же.

Наиболее именитым из родственников был писатель Джек Лондон, сохранились его письма к деду. С детских лет я помню какие-то пересуды про Чармиан, то ли злую разлучницу, то ли брошенную – о чём эти разговоры, я тогда не понимал, а сейчас понял, что ничего скучнее нет.