Воспоминания

После революции, когда нельзя было сохранить в названии академии имя царя, она была переименована в честь Климента Аркадьевича Тимирязева, профессора академии и выдающегося ученого в области фотосинтеза у растений. Среди профессуры было много известных имен: академик Прянишников, агрохимик, которого в хрущевские времена изображали борцом за правильную, с применением удобрений, систему земледелия и против академика Вильямса (тот факт, что не только оба академика, но и их сыновья, мой отец и Николай Дмитриевич Прянишников, тоже профессор химии, были теснейшими друзьями, во внимание не принимался, так как им полагалось быть врагами), химик академик Демьянов, учитель отца, зоолог и член-корреспондент Академии наук СССР Кулагин, профессора Талиев, Харченко и Худяков (последний был блестящий лектор и ещё славился тем, что перед лекцией публично выпивал стакан водки), ученики деда профессора Бушинский и Чижевский, и многие другие. Мне вдруг пришло в голову, что ведь Бушинский и Чижевский были серьёзными учёными, а как же так? они ученики деда, значит, травопольщики, враги народа? А, всё ясно: агенты иностранных разведок. Ещё необходимо упомянуть профессора Петра Михайловича Жуковского, позже каявшегося на сессии ВАСХНИЛ. Это был во всех отношениях блестящий человек, хотя был маленького роста. А его сын Алёша, впоследствии лётчик, Герой Советского Союза, был рослым красавцем, совершенно неотразимым для красавиц. С ним мог конкурировать только один парень. Очень похоже, что имя этого парня знает сейчас весь мир, и рассказывая об академии, нельзя его не упомянуть.

Звали его Шурка – Александр – Калашников. Весь мир знает советский автомат АК-47, всё сходится. А ещё больше всё сходится потому, что в 14 лет Шурка твердо знал, что ему надо стать артиллерийским офицером. Тогда и слово «офицер» было под запретом, но он говорил именно так. Красавцем он не был, об отношении к нему красавиц не знаю ничего. Но помню очень хорошо, как при обсуждении разных важных вопросов возникал неизбежный вопрос «а ты за кого?», и как многие, не выработавшие себе твёрдой политической платформы, отвечали: «я за того, где Шурка». Шурку и ещё такого Павлика Чушкина, ныне доктора наук и выдающегося эксперта в каких-то математических дисциплинах, всё время ставили нам в пример, оба учились только на «отлично». Отличников не очень любили, их часто отождествляли с подлизами. Но ни к Шурке ни к Павлику это не имело отношения. Павлик иной раз расписывал, как его вызвали к доске, а он ни в зуб, постоял и сел на место. «А чего поставили?» – спрашивали его. «Да «отлично»,» – отвечал он виновато. А Шурку про отметки вообще не спрашивали. Когда началась война, Шурка (он был года на четыре старше меня) пошёл на фронт. Можно забыть первую любовь и радость научного открытия, но какой я забил гол с Шуркиной подачи, забыть нельзя. После всех связанных с войной событий я Шурку не видел.

Нет, все-таки надо сделать ещё одну заминку перед тем, как начать рассказывать о маме и папе. Надо сказать о братьях деда, Иване Робертовиче и Владимире Робертовиче, и о сыне последнего Петре. Я называл их всех дядями – дядя Ваня, дядя Володя, дядя Петя. О дяде Ване я ничего интересного сказать не могу, жил он как-то отдельно от остальных Вильямсов. А дядя Володя был профессором, доктором технических наук, заслуженным деятелем науки, заведующим кафедрой в институте механизации и электрификации сельского хозяйства, и занимал какой-то высокий пост в Государственном политехническом музее. И вся его семья жила при этом очень популярном музее в самом центре Москвы, и квартира была большая, но не такая как наша. Жену дяди Володи и мать дяди Пети звали Мария Петровна, я не помню ничего более о ней.

А дядя Петя по известности мог бы потягаться и с моим дедом. Он был главным художником Большого театра и рисовал декорации для многих других театров, и до сих пор многие спектакли идут с этими декорациями. О дяде Пете сохранились воспоминания писателя Каверина; дядя Петя был в самой тесной дружбе с Михаилом Булгаковым и Дмитрием Шостаковичем. Помимо деятельности в театре, дядя Петя был выдающимся портретистом, и многие написанные им портреты считаются, как принято говорить, «классикой советской живописи», например портреты В.Э. Мейерхольда, С.А. Мартинсона, картина «Акробатка» – портрет тети Ануси, его жены актрисы Анны Семеновны Амханицкой, портреты таких известных людей того времени, как народные артисты СССР Качалов и Хмелёв, знаменитая арфистка Дулова и ещё многие. Дядя Петя пробовал себя и как актер, а какое-то время занимался медициной, но, приобретя достаточные познания в анатомии, что было ему нужно как художнику, эти занятия прекратил. Он ездил в Италию и Германию в 1928 году, и там изучал не только живопись, но и вообще артистическую жизнь Западной Европы. Он написал книгу «Моя творческая юность в театре».