Воспоминания

Я совсем мало чего могу вспомнить про дядю Жоржика (Георгия). Он жил около Сочи, был женат, имел свой дом (очень трудно растолковать, что значит юридически «иметь свой дом» в СССР), и как-то раз, когда меня черт носил по черноморским пляжам, это году в 1957-1958, я у него провел ночь. Хотя у него был дом, но ночевал – спал ночью – я в его машине «Победа». У него была машина.

Отец мой, Николай Васильевич Вильямс, был профессором и заведующим кафедрой органической химии Тимирязевской академии, а позже ещё и заместителем директора академии по учебной части. Должность заведующего кафедрой он унаследовал от своего учителя, академика Николая Яковлевича Демьянова, химика, безо всяких преувеличений, с мировым именем. В ту пору, гораздо меньше, чем сейчас, я интересовался сплетнями, к тому же такими, в которых ничего не мог понять, и не знаю, верно ли, что намечалась женитьба отца и дочери Демьянова Вари (Варвары). Если это и было так, то в дело вмешалась третья сторона в лице моей мамы, и свадьба не состоялась. После смерти отца кафедрой стал заведовать брат отца, дядя Вася, о нем я скажу позже.

Отец был высокий и сильный, очень любил копаться на нашем огороде – вот этого рода любви я от него не унаследовал – и был прекрасным спортсменом, легкоатлетом и футболистом настолько хорошим, что даже выступал за ведущую команду того времени, Московский клуб любителей спорта (МКЛС). Он также превосходно играл в биллиард, как-то не особенно этим увлекаясь – и вот это от него перешло ко мне; если мой соперник не профессионал, я уверен, что я его обыграю. Много позже, подслушав разговор студенток, я узнал, что отец «интересный мужчина», хотя и лыс. Вот тут я не могу удержаться и не сказать, что и мне все предрекали наследственную в нашем роду раннюю лысину. Не вышло, господа! (так выражаются в советских газетах по поводу очередного неизбежного провала очередного заговора ЦРУ); волосы я сохранил по сию пору. Отец был, как я слышал, первоклассным лектором, на его лекции ходили иногда даже те студенты, для которых химия не была обязательным предметом. И ещё отец умел как-то особенно хорошо разбираться в разных студенческих делах; мама говорила, что папу выводит из себя только явная несправедливость по отношению к студенту, и тогда он готов на что угодно, чтобы этой несправедливости не допустить.

В 1937 году родилась моя сестра Лена. Мама была очень счастлива, и папа её напугал, сказав по возвращении из ЗАГСа, что он нарёк сестру Матрёной. На мой взгляд, Матрёна – хорошее имя, но мать имеет право назвать своё дитя как хочет, хоть Иовистой (так назвала свою дочь прославлявшаяся трактористка тех времён Паша Ангелина, в честь Иосифа Виссарионовича Сталина). Но на самом деле Лену назвали Леной, она очень быстро стала всеобщей любимицей и сохранила это качество – быть любимицей – до сих пор. Но у меня в те поры, как помню, было слишком много неотложных забот, чтобы интересоваться сестрой. Я был на десять лет старше. За год до рождения Лены я пошёл в школу, и каждый день приносил мне массу новых и неизведанных впечатлений.

В 1938 году отец заболел. Не знаю, каково точное название болезни, но это было что-то связанное с желудком. Его положили в Кремлевскую больницу, заведение с самой высокой репутацией в СССР, дед «имел право» на такой сервис для членов семьи. Отцу делали операции выдающиеся хирурги, но не помогало ничего. Казалось, он обречён, о чём известили и меня. И тут дед написал письмо Молотову, где просил, чтобы к отцу допустили нашего семейного врача-гомеопата Николая Ивановича Кейса, обрусевшего немца с весьма сложной биографией, сложной потому лишь, что о чём-то в этой биографии не полагалось упоминать по советским меркам. Допуск такого врача был вызовом профессиональной спеси врачей Кремлёвской больницы. Но Молотов дал свою санкцию, и, как повествуют наши семейные предания, через три дня отец пришёл в себя, попросил есть и вскоре совсем поправился. Это сделали какие-то капельки, крохотные дозы лекарств. Когда я сам или кто-то при мне начинает говорить, что то-то де и то-то шарлатанство, я стараюсь вспомнить этот случай. Да и история физики даёт ним аналогичный урок.

Отец вступил в партию в 1944 году. Помню как сейчас, что после какого-то разговора с партийными боссами академии у нас дома, уже очень поздно вечером, мама пришла ко мне и сказала очень взволнованно что папа должен вступить в партию, «иначе его сомнут». Когда меня, через год примерно, арестовали по обвинению в антисоветской агитации и пропаганде (мне было 18 лет), отец ходил с кем-то разговаривать и будто бы кидал на стол партийный билет. Не знаю, как ему всё это сошло.