Воспоминания

Он умер в 1947 году, как-то более чем нелепо, простудившись из-за того, что побежал по талым весенним лужам без ботинок, а зачем, не знаю. Напрашивающийся знатокам советского быта ответ – в магазин за бутылкой, куда же ещё – не подходит. Конечно, в этой богемной компании не брезговали вином, но таковое имелось в наличии дома.

Мама моя – Валентина Георгиевна Вильямс. Её девичья фамилия Молчанова, и происходит она из крестьян деревни Истомино Александровского района Владимирской области. Её отца звали Георгий Иванович, а мать Домна Иосифовна. Теперь я буду делать комментарии к этим анкетным данным.

Со стороны матери я такой уж русский, что дальше некуда. Признаюсь, что к этнической, а равно и к классовой стороне своего происхождения я полностью равнодушен, или, чтобы сказать более точно, никак не склонен наливаться спесью по только этим поводам. Так что лишь занимательность побуждает меня рассказать следующее.

У меня был друг, человек необыкновенных дарований, но здорово тронувшийся на национальных проблемах и в итоге усиленных размышлений на этот счёт открывший, что во всём, что есть, повинны евреи. Это и было и сейчас является не такой уж редкостью среди московской образованной публики. В основе такого поведения должно было быть нечто, а по психологии многих тех, кто этим интересовался, это нечто могло быть только нечистотой расы. Я из-за этого чуть ли не бравировал своим анти-антисемитизмом, чем доставлял себе тщеславное удовольствие. И однажды мой друг, сбитый с толку явно не еврейской, но и не русской фамилией Вильямс, поинтересовался, какова девичья фамилия моей мамы. После моего ответа посылался град восторгов, как дивно хороша фамилия Молчанова. Это ещё один пример того, как губительно может быть отсутствие бдительности. Он ведь не поинтересовался отчествами моих деда и бабки с материнской стороны; и если Иванович вряд ли вызвал бы подозрения, то Иосифовна сразу раскрыла бы тайну запутанного дела. Мне надо утешаться только тем – я-то знал правду – что Солженицын тоже Исаевич. Не зря, наверно, на разных политпросветбеседах говорилось, что фамилия писателя-предателя Солженицер.

И снова я ловлю себя на лжи. Происходит она, написал я, из крестьян, и так далее, кибуца Истомино, и тому подобное. А ведь мой дед Георгий был мельником, а значит, кулаком, и в церкви кем-то ещё был, а это уж ни ж какие ворота. До войны мама, папа и я, а потом и моя сестра Лена, родившаяся в 1937 году, часто выезжали на летнее время в Истомино; я всё время думал, что это деревня Бужениново, как называлось железнодорожная станция, а на Истомине вывески не было. Помню, как мы ходили по грибы и ягоды, как ходили в соседние деревни Галино и Яковлево – в Яковлеве, о ужас, была церковь, – как иногда с нами гостили в Истомине дети академической профессуры, среди них Ляля Кулагина, теперь выдающийся учёный в области математической лингвистики, а тогда сорвиголова, прославившаяся среди деревенских отвагой и прыганьем вниз откуда только можно было прыгнуть. Умение прыгать откуда угодно было незаменимым в наших играх. Помню свои восторги, когда я обнаружил в лесу поляну, где почему-то стояли обгорелые пни и было столько земляники, что я надолго сделался чемпионом по сбору этой ягоды; разумеется, никому другому я не открыл ни тайны поляны, ни её местоположения. И помню, как умирал дедушка Георгий. Было очень страшно. И ничего я не помню, как в те поры жилось в деревнях Александровского района.

О жизни моей мамы до замужества я ничего не знаю тоже, кроме того, что она окончила гимназию в Москве, мельник мог позволить себе такую роскошь для своей дочери. Ну, а дальше я и пытаться не буду писать о ней. Мама это мама, и слава Богу, что сын не может о ней рассказать так, как хотелось бы.

Мама была младшей дочерью. У неё были сестры Мария и Анна, и брат Георгий, тоже старше её. Тётя Маня жила в Москве, я сейчас напишу о ней и её дочерях. А тётю Аню я никогда не видел, она вышла замуж за поляка, дядю Юзефа, которого я тоже никогда не видел, и уехала в Польшу. У них было две дочери, к стыду своему я забыл, как звали старшую, а младшую звали Дорота, и её, вместе с сыном Филиппом, я видел уже в Америке, куда благоразумный Филипп перебрался вместе с матерью. Какое-то время, при Хрущёве, шли разговоры, чтобы дядя Юзеф приехал в Москву – тетя Аня умерла – чтобы мама съездила в Польшу, и многое такое. Но соображения государственной безопасности возобладали, и никто никуда не поехал.