Воспоминания

В волнах аллигаторов кучи
Над свежей продукцией войн.
Мой чёлн не проглочен летучий,
Но с кружевом черных пробоин.
Хотел приземлиться — причалить,
Проклятую течь залатать.
Вахтят роковые печали,
Полицией схвачен как тать.
Сейчас протокольчик настрочен:
Без номера мой чудолет,
Да паспорт протерт и просрочен —
Преступный задуман полет.
В защиту твердынь супостата
Уж прыщет доносами суд:
“Шпион он грядущего Штата!”.
Щетиной тарзаны трясут.
Мне бармы Злодей — Бармалея
Задаром даны целиком.
От ласки жандарма алея,
Я в карцере — властным царьком.
В решетчатой бездне на дне я
Лежу с отрешенной душой,
О мальчике бедном, бледнея,
Пишу у параши большой.
Отчизны хозяина хая,
Как Каин простерся в аду,
Таясь от глазищ вертухая
Я пластырь на крылья кладу.
Совсем уж близь старости сивой —
Чума на коричневый род! —
Согнувшись плакучею ивой,
Шепчу я: “Ну, время, вперед!”

6.

Оазисов нет средь Хаоса,
Свихнувшись, ссыхается мозг,
И лишь у фантастов — даосов
Их ДАО не тает как воск.
С опаской касаюсь педали…
Последняя искра в мозгу:
А вдруг я от бед и печалей
Свой старческий сон сберегу.
Но Хронос легонько рыгает,
И в Космосе крошечный шок,
Но Тихе тихонько чихает —
И смерча я чую толчок.
Мотор мой трясет нестерпимо
Зыбь мертвая, смерти позыв,
Я в мир низвергаюсь незримый,
Свой взор в невозможность вонзив.
Порожняя, прежней орбитой
Вкруг чёрта машина кружит,
Все той же дорожкой избитой
Жидовкою Вечной бежит:
Не косят сорняк над могилой,
Весна на погосте гостит,
Кошачьими ласками милой
На камушке юноша сыт.
И тут же, уткнувшись во мшину,
От мамы таится малыш,
Мечтает чудную машину
Иметь он в чулане, где мышь.

Жизненный опыт все больше подталкивал меня к мысли о бессмысленности жизни. Падение догмы способствовало развитию в моем мироощущении элементов экзистенциализма, может быть, в духе Камю, хотя я тогда еще не читал ни Камю, ни других экзистенциалистов. Позднее я испытал влияние логического позитивизма.

Размышляя о смысле жизни и целесообразности в природе, я обращал все больше внимания на то, что на микроуровне закономерности носили во многом вероятностный характер и были ограничены, кроме того, принципом дополнительности Бора и соотношением неопределенности Гейзенберга.

Получалось, что более строгие закономерности, действующие в нашем среднем мире, зиждятся, в конечном счете, на более глубинных вероятностных законах, что “случай” бушует, как мертвая зыбь под морской гладью. Дарвинизм, хотя и сильно реформированный современной наукой, заставляет признать большую роль “случая” и статистики в эволюции видов, не говоря уже о социальной жизни. Я думал о том, что закономерно и целесообразно устроенный человеческий мозг— плод длительной эволюции, в ходе которой случай имеет огромное значение. Но, раз возникнув, человеческий мозг склонен “опрокидывать” обратно на мир свою целесообразность, видеть мир более строго закономерным и более целесообразным, чем он есть на самом деле. Так же как первобытный человек мыслит всю природу живой и даже человекоподобной, — считал я, — так же цивилизованный человек переносит на Космос целесообразность своего мозгового устройства. Первая система человеческих представлений — мифология — стремится сделать мир объяснимым, уютным для человека и гармоническим, и этот мифологический субстрат не исчезает и в сознании цивилизованного человека, также упорно придающего смысл природному и жизненному хаосу. Как миф, так и научное мышление стремится превратить Хаос в Космос.