Воспоминания

Наступило время родов. Боли начались вечером, но все же ночью я смогла поспать. Утром моя невестка кронпринцесса (дочь герцога Коннахта, она умерла в 1922 году) пришла навестить меня и оставалась со мной весь день. Мы вместе провели эти долгие часы страдания, и когда ночью я наконец разрешилась от бремени сыном, именно она накладывала мне на лицо смоченную хлороформом маску.

Согласно обычаям шведского двора новорожденный был торжественно представлен королем членам правительства и высшим сановникам двора. Я не могу точно вспомнить, происходило это той же ночью или утром следующего дня, но в памяти отчетливо сохранилась картина, как мой конюший и баронесса Фалькенберг, оба в полном парадном одеянии, забирают у меня с постели ребенка, чтобы нести его к королю.

Как только я оправилась после родов, сына окрестили в одном из залов дворца. Я так надеялась, что кто нибудь из членов моей семьи примет участие в церемонии, но этого не произошло. Только бывшая гувернантка мадемуазель Элен приехала из России, чтобы присутствовать при крещении. Я утешала себя тем, что в июне российский император с супругой должны нанести ответный визит шведскому двору.

Они прибыли на своей яхте в сопровождении эскорта из флотилии военных кораблей. Стокгольм был расцвечен флагами двух стран. Мы поднялись к ним на яхту, чтобы встретить их и сопроводить на берег. Их приезд имел для меня особое значение, они воплощали для меня Россию, о которой я страстно мечтала, находясь вдали от нее. А потому я с воодушевлением встречала своих монархов, и от их сердечности вновь ощутила себя — как они в шутку обычно называли меня — их «старшей дочерью».

Но судьба была так безжалостна, что омрачила даже эту радость вторжением насилия и смерти. Императора и императрицу восторженно встретили на берегу, великолепными празднествами был отмечен их визит, но когда высоких гостей доставили во дворец, после официального обеда, спрятавшийся злоумышленник выстрелил из револьвера в шведского генерала. Он был смертельно ранен и вскоре умер. Мотив этого преступления остался нераскрытым, быть может, убийца ошибочно принял шведа за русского сановника. Столетиями в Швеции не происходило ничего подобного. Все были потрясены, а я потеряла покой, опасаясь за жизнь наших гостей до их отбытия.

Вскоре после этого мой муж отправился на два месяца в плавание. Вот и еще одной разлукой стало больше. Мне нужно было привыкать обходиться без него, самостоятельно организовывать свою жизнь. Все реже и реже мы теперь бывали вместе.

Я с трудом пыталась завести друзей. Меня тянуло к людям, от которых прежде я была отгорожена. Мне казалось, что от близкого знакомства с ними я смогу больше узнать о жизни и как противостоять ей. Я была очень молода и очень самоуверенна, тогда я еще не понимала, какой помехой для свободного общения с людьми станет великокняжеское воспитание, унаследованные черты и привычки.

«Курицы не могут научиться летать, а орлы — разговаривать, как попугаи». Принцы царствующих фамилий — это особый разряд людей, которых веками взращивали во дворцах, отгораживая от реальности, строго приглядывая, ограничивая условностями, обрекая жить среди своих мечтаний и иллюзий. Мы чужды этому миру и его нуждам, а потому обречены на уничтожение и забвение.

Меня, приехавшую из России, несколько удивляло отношение народа Швеции к королевской семье. Они, казалось, смотрели на нас с любовью, но воспринимали скорее как больших детей, любимых детей, чья жизнь, интересы и владения составляли свой особый мир, великолепный, волнующий и необходимый для красоты и полноты картины мира как такового. Любопытство, которое в Швеции вызывало каждое наше действие, даже самое незначительное, несомненно, было частью этой психологии толпы. Вся нация наслаждалась спектаклем. Наши характерные черты, хорошие и плохие, обсуждались с разных сторон безо всякого недоброжелательства, с добродушною усмешкой, как взрослые толкуют о выходках своих детей.

В России было иначе. Там император обладал полной и неоспоримой властью над страной и подданными. Он был, в известной степени, богом, и это распространялось на его семью. В России не было той связанности этикетом, постоянного выставления себя напоказ, ограничения естественной потребности непринужденного общения с близкими людьми, как в Швеции.

В России было гораздо легче завязать дружеские отношения. Общественная жизнь едва существовала. Устраивались великолепные церемонии, но они случались редко, и этикет соблюдался только в официальных случаях. Наши дворцы представляли семейные святилища, оберегаемые не только от всяких посягательств извне, но даже от нескромного взора. Правда, мы принадлежали к семье бессмертных, и то, что мы не были свободны от недостатков, нам прощалось, ведь русские люди со своим Богом на короткой ноге, а потому их подход к Нему вполне доверительный. Позиция русского народа по отношению к нам не была осложнена снобизмом, это не свойственно моим соотечественникам.