Воспоминания

Уважая решение человека, вознамерившегося покончить с собой, я требую, однако, уважения и к моим принципам, а они гласят: спасать, пока я могу. Лишь один раз изменил я этому принципу. Престарелые супруги решили вместе уйти из жизни. Их доставили к нам в больницу. Жена была уже мертва, муж умирал. Меня спросили, пущу ли я и в этот раз в ход крайние меры, чтобы оживить его. Я не смог, ибо спросил себя: неужели я готов взять на себя такую ответственность, вернуть этого человека к жизни лишь затем, чтобы он мог присутствовать на похоронах жены?

Такой же подход я считаю правильным по отношению к неизлечимо больным людям, которым жить осталось недолго, а страдания их велики. Разумеется, и эти страдания – еще один шанс, последняя возможность для человека реализоваться. Следует с величайшей деликатностью указать больному на эту принципиальную возможность, но требовать такого подвига в пограничной ситуации можно лишь от одного человека – от себя самого. Столь же спорным кажется мне и высказывание, будто всякий предпочел бы отправиться в концлагерь, нежели склониться перед нацистами. Может, и так, однако рассуждать об этом вправе лишь тот, кто рисковал собой, а не давал советы из безопасного далека. Со стороны просто судить о поступках других людей.

Трагическое положение венских врачей-евреев при Гитлере не было, конечно же, лишено и трагикомических черт. Многие евреи были уволены из отделения неотложной помощи, их места заняли молодые приверженцы нацизма, по большей части не имевшие нужного опыта, – только этим можно объяснить вопиющий случай, когда юный врач объявил доставленную в больницу Ротшильда пациентку мертвой. Ее отвезли в прозекторскую, и там она не только очнулась, но и расшумелась так, что ее пришлось привязать к каталке и в таком виде перевезти в терапевтическое отделение. Нечасто приходится возвращать пациентов из морга в отделение!

Некоторую смехотворность обнаруживаю я и в инциденте с молодым человеком, которого мне удалось с помощью лекарств избавить от тяжелых приступов эпилепсии. К сожалению, вместо этих приступов у него появились так называемые эквиваленты, припадки агрессии. В одном из таких припадков он остановился посреди тогда еще населенного евреями второго округа, в Леопольдштадте, прямо на Ротенштернгассе, и принялся во всеуслышание бранить Гитлера. Я тут же отменил курс лекарств, и у него случился рецидив, то есть повторный эпилептический приступ, зато он избавился от гораздо более опасной для жизни склонности ругать Гитлера.

Борьба против эвтаназии

Петцль, который не был антисемитом, нацепил, однако, в качестве кандидата в партию значок НСНРП[62], но с величайшей отвагой продолжал помогать мне и моим еврейским пациентам – других я принимать уже не имел права. Он наведывался ко мне в еврейскую больницу, чтобы организовать перевод пациентов с опухолью мозга в хирургическую клинику университета. Более того, с его помощью мы саботировали предписанную национал– социалистическими властями эвтаназию душевнобольных.

Я раздобыл в еврейском доме престарелых пару коек с решеткой. Гестапо следило за неуклонным выполнением предписания, согласно которому размещать душевнобольных в доме престарелых категорически запрещалось. Я обошел это правило и при этом уберег от неприятностей руководство дома престарелых, но сунул в петлю собственную шею: я выписывал медицинские справки, согласно которым шизофрения превращалась в афазию, то есть в «органическое заболевание мозга», а меланхолия – в бред, вызванный лихорадкой, то есть опять-таки это не был «психоз в собственном смысле слова». Стоило поместить пациента в дом престарелых на кровать с решеткой, и появлялась возможность по необходимости лечить шизофрению в открытом отделении кардиазоловым шоком[63] и проходить фазу депрессии без риска самоубийства.

Петцль об этом прослышал, и в его клинике взяли за обыкновение всякий раз, когда поступал пациент-еврей, обращаться в дом престарелых с вопросом: «У нас есть пациент-еврей, примете его?» Крайне осмотрительно, одним лишь словом удавалось намекнуть на истинный диагноз – психоз. Моим диагностическим чудесам Петцль нисколько не препятствовал: каждый, кто решался саботировать эвтаназию, участвовал в общем деле. И так вышло, что приверженцы национал-социализма могли пасть жертвой эвтаназии, но евреев зачастую удавалось спасти – без Петцля нам бы тут никак не обойтись.

Припоминаю, как однажды меня вместе с сотрудницей культурного объединения вызвали в Пуркерсдорф – забрать мужчину и женщину: до того они частным образом содержались опекунами – супружеской парой, – которые больше не могли оставлять их у себя. Обратно мы с дамой из культурного объединения поехали на такси, а перед нами ехали две машины с пациентами. В Хитцинге я вдруг увидел, как одно такси продолжает ехать туда же, куда и мы, то есть по направлению к дому престарелых, а второе свернуло налево.

– Куда это они? – спросил я свою спутницу.