Воспоминания

Большинству демобилизованных учиться было трудно. Поступив в МГУ, они начали приводить в порядок свои дела. Оказалось, что некоторые из них по году – полтора не платили комсомольские взносы. Такие проступки подлежали обсуждению на комсомольском собрании (почти все 330 студентов были комсомольцами, несколько человек - членами партии и, может быть, 2-3 были беспартийными). На собрании, обсуждавшем пропуск в оплате взносов студентом К., он объяснял, что после демобилизации, работая и готовясь к поступлению в МГУ, не вставал на комсомольский учёт, т.к. ему поручили бы какую-нибудь общественную работу, и ему не хватило бы сил на подготовку в МГУ. Со стыдом вспоминаю, что на собрании я требовал исключить его из комсомола – в соответствии с буквой устава (исключение полагалось за неуплату взносов не то за 3, не то за 6 месяцев). Меня не волновали мотивы, и казался ложным аргумент, приводимый мне в кулуарах, что исключение из комсомола влечёт за собой исключение из МГУ. К счастью, собрание оказалось мудрее меня.

Этот эпизод не отразился на отношениях с однокашниками. Коллеги уважали возможность наличия другой точки зрения и активную заинтересованность в общем деле. Годы спустя я узнал имена некоторых сексотов среди нас, по нашей наивности, мы в наших разговорах совершенно не учитывали их существования. (Это дорого обошлось моему другу Герману Кузнецову, который окончил физфак только через 3 года после нас и вынужден был отказаться от работы в интересовавших его направлениях).

Бывало всякое. Однажды нас собрали на курсовое комсомольское собрание по заявлению одной из студенток. Она добыла личные дневники студента С. и потребовала обсуждения его морального облика, поскольку там содержались записи типа «вчера на танцах прижимался к К.». Мы полтора часа занимались этим мерзким обсуждением, закончив каким-то минимальным взысканием. По-видимому, наши комсомольские начальники считали, что только так избавят С. от дальнейших расследований. К счастью, это был единичный случай.

В то время каждый комсомолец (а почти все студенты были комсомольцами) был обязан вести «общественную работу». Главный вид общественной работы был - агитатор у строителей (долгое время – у строителей нового здания МГУ) – вид демагогии широкого употребления. К счастью, мне не пришлось заниматься этим. Три года я отчитывался по этому виду деятельности работой со школьниками, а затем – работой по туризму (на 4 курсе я был председателем туристской секции МГУ).

На зиму 1952-53г. приходится один из мрачных периодов в истории страны – дело врачей и подготавливавшаяся депортация евреев. К чести моих сокурсников, за всё время моего обучения я только раз слышал прямо антисемитское высказывание, и его автор немедленно был остановлен другими студентами.

В конце февраля 1953г. произошло столкновение, значение которого я осознал только значительно позднее. Я не умел рисовать, а тут вдруг научился рисовать кукиш, и стал вставлять его во все свои записи. С началом нового семестра у нас возобновились занятия по военному делу. Оно состояло из нескольких курсов, которые мы должны были конспектировать в одной тетради, сдаваемой в секретную часть кафедры. В один из дней к нам пришел лектор по тактике подполковник Колпаков. «Ну где я остановился в конце семестра? Покажите кто-нибудь свою тетрадь. Ну вот, Гинзбург». Листает, журит за неаккуратность, и вот, перелистнув несколько страниц, возвращается назад. «Это что? Что такое? И это против слов Сталинская военная наука побеждать!» (Таких слов я писать в конспекте не мог – я никогда не пишу пустых высказываний.) «Да я Вас …» Тетрадь была изъята. Как я узнал позднее, за Колпаковым было несколько посаженных студентов. Но к моему счастью, в эти дни появились бюллетени о болезни, а затем и о смерти Сталина, и дело было забыто.

Смерть Сталина стала громадным потрясением для большинства из нас. Пение Интернационала в клубе МГУ после сообщения об этой смерти осталось одним из самых сильных впечатлений моей жизни. Конечно, мы попытались пойти прощаться со Сталиным, собравшись значительной частью курса, но быстро рассеялись в толпе, сохранив группу в 20-30 человек. Мы шли по бульварам от метро Кировская (ныне «Чистые пруды»). Подойдя к Сретенским воротам, мы услышали о давке на Трубной площади (где погибло много людей). Тут же Юра Бухардинов организовал из нас цепочку, и мы перегородили один из двух проходов на Сретенский бульвар. Надеюсь, что это спасло несколько жизней.

Помню, как мы рассуждали с Сашей Козлёнковым, кто же теперь будет во главе страны. «Хорошо бы Молотов, но ведь будет Маленков». Очень быстро мы сообразили, что бюллетени о болезни Сталина были липой, их не могли публиковать, пока он был жив (бог болеть не может).