Воспоминания

Да, Мама все забыла. А вот старец не забыл, он только умеет скрывать, если его что мучает.

Был у меня. Заходила великая княжна Ольга[178]. Старец ей читал, вернее, рассказывал жития святых. Пели песни. В это время зашла Зинотти и позвала великую княжну. Та вышла и вскоре уехала. А Зинотти зашла ко мне, передала от Мамы книгу (я больна, второй день не выхожу). Так вот когда Зинотти зашла, старец отошел к окну. Играл с Бэби[179]. Потом вдруг повернулся, подскочил (именно подскочил) к Зинотти и, глядя в упор в ее глаза, сказал:

– А ты, совушка, не пугай Маму! Слышишь, не пугай! А то я тебя пугну! Вон, поганая!

Зинотти сразу растерялась. Она плохо понимает по-русски. Но, очевидно, старца поняла. Побледнела и, кланяясь, вышла.

Когда он ушла, я стала целовать руки святого старца. Как узнал? Откуда узнал? Он, точно отвечая на мой вопрос, сказал:

– Я вот с того часу, как ты сказала, все думал: кто бы такое придумать мог? Понял сразу, что баба. Уж очень больно ущемить хотела… По-бабьи это… Да вот не мог придумать. Татищева? Так нет, та и стерва, и трусиха. Да и какая ей корысть в петлю лезть?.. Думал, от Гневной, – так где взять такого верного человека?.. Об этой гадюке позабыл. Не мог даже и подумать: знаю, что уж очень она Маму бережет… А тут, как она пошла, меня точно ударило! Осенило. Она, она, проклятая!

Я в слезах во всем созналась старцу.

Он меня успокоил:

– Ложь во спасение. Это хорошо. Это Богу хорошо!

Когда он ушел, я в первый раз за все время облегченно вздохнула. Меня наконец покинула мысль, что я скрыла от старца его врага.

* * *

Была у меня Варечка[180]. Прелестная девочка. В ней что-то есть от отца. Удивительные глаза: та же лучистость и глубина. И когда смеется – такая же мужицкая хитрость. Ее трудно назвать красивой, но очень интересна. Жалуется:

– Нет житья от подруг: отвернусь – слышу в спину: «Мужичка! Навозом пахнет! Капустой несет!» – а повернусь к ним – либо сторонятся, либо льстят. А одна (это, очевидно, так прямо и сказано) говорит: «Счастливая ты, Варя! Твой отец все может сделать! Что бы ты ни попросила – все тебе дадут». А потом добавила: «Поэтому мамочка[181] сказала: «Ее, пожалуйста, не трогайте (это меня), а то всех нас разнесут… Потому что – правая рука царицы!» И оттого ко мне все так странно относятся. А главное – ненавидят. А что я им сделала? Когда Дима[182] принес конфеты, я всех наделила. И одна из медвежат[183] говорит: «Подлиза!» Все зашикали, запугали. Она вечером прибежала извиняться и так вся дрожала: «Не сердись, не говори Злюке[184], а то она скажет мамочке, и моего папу сошлют!» Я ее с трудом успокоила. Но откуда, почему такое отношение? Уж лучше бы я, как Митя, ела дома колтунки[185] и была бы как он. А то среди мужиков – «барышня», среди барышень – «мужичка». Никто к себе не допускает.

Жалко девочку.

* * *

Теперь понимаю, откуда ветер дует. Бедные дети. А главное, тут ничем помочь нельзя.

Отец Александр[186] рассказывал Маме о тайном подаянии. Это ей очень понравилось.

– Это, – говорит она, – как в сказке: голодный человек протягивает руку – и находит богатство. Находит счастье…

Мы долго беседовали о том, может ли богатство дать полное счастье. Конечно, никто из нас не в состоянии себе представить, что должен чувствовать голодный, когда у него вдруг откроется возможность быть сытым. И быть сытым не раз, а долго, может быть – всегда. Мы решили найти такую семью, «которую можно осчастливить». Я должна была найти ее и сделать это в канун сочельника. Говорила с Берчиком. Он указал мне семью вдовы Л. Она из старинной дворянской семьи. Замужем была (ушла из семьи) за каким-то актером, долго с ним бедствовала. Теперь вдова. Трое детей. Дочка одна кончила шесть классов, пришлось взять из гимназии, потому что нечем платить. А еще трое маленьких. Живут только тем, что мать вяжет и штопает чулки. А девочка (между прочим – красавица, как говорит Берчик) дает грошовые уроки. И то – только пока тепло, так как в холод выйти не в чем: одна кофтушка и одна пара ботинок. А дама эта, несмотря на нищету, гордая.

Рассказала Маме. Оля[187] тоже приняла участие в этих беседах. Решено было снести им узел нарядов и сластей и деньгами три тысячи (деньги дала Мама), а также написать письмецо: «Молитесь Богу за Александру и Алексея и будьте счастливы».