Воспоминания

Из чума вышел молодой самоед. На его открытой груди висел медный крест. Он пристально посмотрел на нас большими глазами и внезапно завыл, как собака. И ужас – у его сыромятного пояса была привешена за волосы голова человека. Вытекшие глаза и оскаленные зубы сверкали от костра. Это была голова его отца. Он отрезал ее у умершего, не желая расстаться с ним. Он так любил отца, что оставил себе голову, которую целовал и клал на ночь рядом с собой.

«Хорошая жизнь», – подумал я.

Кругом темные, красно-бурые горы: ночное солнце освещает их. Есть что-то неизъяснимо таинственное в этом полярном свете. И страшно – таинственны плоские лица самоедов, а глаза – как черные пуговицы. Что-то есть в них звериное.

Утром, только мы вышли после ночлега, как я увидел на пригорке много оленьих костей и рогов. На рогах висели красные и беленькие тряпочки, лоскутки. Оказалось, что это самоедское кладбище. Посреди стоял деревянный идол, выпиленный из доски, с несколькими нарисованными глазами.

Проходя под идолом, самоеды внезапно запели.

– Они поют: «Приедет пароход, привезет нам водки», – перевел мне с усмешкой урядник.

Пред нами всё скалы и скалы, отвесно спускающиеся к морю. Они – как упавшие в море огромные глыбы камней. Все покрыто инеем и снегом. Кое-где открываются полыньи. Темная вода моря и льды. На отлогих камнях видны тюлени. Вытягиваясь, они бросаются в воду. Скалы у самой воды обледенели и желтого тона. А в воздухе свежо-свежо. Пахнет сыростью и морозом.

Я смотрю в бинокль. Штуцер Ланкастера лежит около меня. Ноги озябли. Самоеды приказали мне и барону лечь в снег, а сами куда-то тихо ушли. Вижу перед собой, как большой тюлень вылез легко и смотрит на меня темными глазами, передвигая усами. Опять нырнул.

В бинокль я вижу много тюленей. Вытянув шеи, они смотрят в одну сторону, как птицы. «Не собаку ли нашу видят?» – подумал я.

Барон выставил перед собой штуцер и пристально смотрит в бинокль. Я посмотрел туда же, на белый берег, и увидел вдали длинное желтоватое пятно такого же цвета, как и края скал у воды. Пятно двигалось, и я вдруг понял, что это большой и длинный белый медведь. Он идет на трех лапах, одной, передней, закрывает морду. Я не дышу. Раздается громкий, свистящий выстрел. Эхо пронеслось в горах сзади меня. Самоед прибежал с криком.

– Опять промазал барон, – сказал мне урядник с усмешкой.

– Хорошо вам, вы вот в Петербург поедете, – говорил урядник, когда мы шли назад с неудачной охоты. – Эх, жизнь… Живи здесь… Ходи по веревке к попу, и всё тут. А говорят – пьет урядник. И про отца Григория говорят – пьяница. Ну а как же жизнь наша? Ведь люди тоже, потому и пьем! Не медведи, лапой черный нос не закроешь. Прошу вас, в Архангельске будете, скажите, пожалуйста, губернатору: «Пьяница, – скажите, – урядник.» Лучше, может, еще куда сошлют – хуже не будет.

– Скажите, а почему медведь нос закрывает? – перебил я сетования урядника.

– А потому, – усмехнулся урядник, – ведь медведь – как лед: нипочем его не видать. А нос-то видно – он черный. Тюлени видят нос – ну и в воду. Лови их. Сам он дурак, а хитрый! Людей не боится, смотрит на них, думает – что такое? Смешно ему: нешто станет здесь человек жить. Эх, жисть.

Урядник умолк. Потом вдруг сказал:

– Ведь я здесь из-за бабы нахожусь. Эх, да чего тут говорить. Будьте добры, скажите губернатору Энгельгарду, что пьяней вина урядник, мол. Очень трудно мне здесь. Когда вот сполохи с осени начнутся, северные сияния-то, вот там, – и он рукой показал вдоль гор, – там льды кончаются, а на них моржи большие, прямо вот с гору, огромадные. И какие-то алтари, чисто все в золоте. Как в панораму глядишь. И, верите, будто она, моя-то, в сполохах ходит… А тут самоеды с собаками заодно воют… Страшно… Помогите, ваше благородие, может, дале куда сошлют. Сполохов-то не будет там.

– А вы уголовный ссыльный? – спросил я.

– Я не уголовной. Никак нет. Я вот что ни на есть политический, чего ж еще? Я вам правду скажу. Мне пристав говорит: «Из-за своей шлюхи ты что это делаешь?» А я ему, приставу, значит, и дал раз в личность. За «шлюху». А может, и верно, как опосля оказалось. Ну, при исполнении служебных обязанностей – чего еще: в ссылку. Я как есть политический.

* * *

Через три года я и художник Валентин Серов приехали в Архангельск. Я писал вечером старую деревянную пристань и корабли, которые освещало косыми лучами солнце, и вдруг услышал около себя:

– Ваше благородие.

Передо мной стоял городовой. Я узнал в нем урядника с Новой Земли. Видно было, что он рад видеть меня. Он снял фуражку, вытирал лоб и все говорил:

– Вот рад, вот рад, ваше благородие.

– Как же это, – говорю, – вы здесь городовой?