Воспоминания

– Все через вас, ваше благородие. Все начисто рассмотрели, и вышло так, что я ни уголовный, ни политический, а просто зря. Пристав-то Репин, обиду-то которому я нанес, тута, в Архангельске, а я у него. Все по ошибке вышло. Он у меня крестный: сын, значит. Два года женат. Более сполохов тут нет. Я и женился. Двадцать два рубля получаю. А та-то, прежняя жена, померла. Она в сполох-то ходила в венчанном платье, уж покойницей значит. И какую жисть теперь я вижу: все кругом одна радость. Пристав-то меня «мордой» зовет. «Ну, – говорит, – морда, зря ты совсем пить бросил». Дозвольте, ежели посидите, жену показать.

Городовой быстро ушел.

Высокого роста, дебелая, вскоре стояла передо мной северная красавица, как икона, и, посмотрев, обняла меня обеими руками за шею и расцеловала три раза, как бы христосуясь. Сказала:

– Григорий сызмальства знаком был, а подруга моя его отбила. А она шлюнда была… А вот я своего дождалась. Хотя поздненько немного, мне уж двадцать шесть.

На пристани раздался свисток. Я увидел там людей в мундирах, городовой побежал туда. Потом быстро вернулся:

– Ваше благородие, не хотите ли поглядеть: на той стороне семга человека убила.

Серов, смотревший издали на все мои беседы с городовым и с его женой, подошел и говорит:

– Что такое, Костя, тут происходит?

А на пристани пристав Репин, доктор и какой-то судебный чин. Мы сели в лодку. Я – рядом с приставом Репиным. Я рассказал ему о моей встрече с городовым Григорием на Новой Земле.

– Дурак он, – говорит. – Так все и было. Он мне действительно прямо в морду… Что вы скажете? Ну его и сослали, а я все думаю – за что? За женщину. Я хлопотал-хлопотал… Дурака вернули. У него и еще одна заслуга есть: никто так под закуску рыбу засолить не умеет, как он. Под водку. Ценить надо.

На плоском песчаном берегу толпились рыбаки у огромной сети. На песке отмели лежал молодой парнишка, мертвый, с полуоткрытым ртом. Рот полон крови. В стороне лежит семга, и ближе к нему еще одна, очень большая. Голова у нее разбита. Когда вынимали сеть, она выскочила из мотни и, кружась, приближалась к воде. Паренек, чтоб не ушла рыба, бросился на нее, лег, и в борьбе она, ударив хвостом, расшибла парнишке грудь.

Северный край

За широкими полями, переходящими в бесконечные песочные отмели, серебрилось большое Кубенское озеро. Облака клубились над ним, освещаемые розовым вечерним солнцем. Белые чайки с криком носились надо мной, когда я подходил к озеру.

Тихий день. Озеро Кубено далеко уходит от ровного берега вдаль и сливается на горизонте с небом. Широкое озеро. Вдали, как бы посреди воды, выступает четко, освещенный солнцем, старый храм и ровно отражается в тихой глади озера. Такая красота! Далекий край. Россия!.. И какой дивной, несказанной мечтой был он в своем торжественном вещании тайн жизни…

Когда я подошел по ровному песку широкого пляжа к воде, мне показалось сразу – огромная глубина, бездна отраженных небес и облаков. А потом я увидел, что воды мало у края, мель: песок пляжа далеко уходил в озеро.

Тихо. Озеро не колыхнет. «Искупаюсь», – подумал я и, раздевшись, вошел в воду. Мелко. Я дальше – все мелко и мелко. Воды с вершок. Прошел чуть ли не версту, а воды было по колено. Я лег и смотрел по поверхности воды. Это был какой-то другой мир, мир небес и тихой зеркальной воды…

В прозрачной воде, сбоку от себя, я увидел двух больших серебряных рыб, плывших друг за другом. Потом стайку маленькой рыбешки. Я был далеко от места, где разделся, и мне показалось, что озеро можно пройти по колено.

Одеваясь, я увидел, как по отмели пляжа перелетали кулики и их острый крик веселил пустынный берег. Чайки, пролетая, как бы падали в воду, ударяясь о поверхность тихого озера и хватая маленькую рыбу.

В деревне, где я остановился, хозяин дома сказал мне, что, точно, озеро мелко.

– В середине немного выше роста человека будет, а утонуть можно. Когда ветер гуляет, тонут рыбаки. Буря большая бывает. Вот по осени здесь охота, приезжай тады и что утей… гусяй, лебедяй… Берег-то вот чисто снегом крыт, что их сядет. Место привольное здесь, рыбы много, нельма вот хороша. Снитком тебя угощу, есть тут. Только подале сниток в Бел-Озере скусней. Там его завод, самый что ни на есть сниток – там. То озеро, Белозерское – глубокое, и вода в нем другая – белая. Купцы московские или питерские возили с него, с Бел-Озера, в бочках сниток-то, хотели его завести у себя, в их озерах. Ан нет – он жить у них не хочет, а только вот в Бел-Озере живет. Вот и возьми. Исстари цари московские любили сниток есть белозерский – в посту, да с блинами на масленой.

А то так бывает: весь сниток пропадет разом, и нет его. Уйдет, что ли, куда – никто не знает, нивесть. Нет снитка. А глядишь – опять пришел, полно озеро. Вот. И куда уйдет – никто не знает. Воля здесь, простор. Я был разок в Москве, ну что… духота! Удивлялся – и как народ там живет!..