Воспоминания

Что может означать этот факт для верящего в Церковь, но "немощного в вере", по Апостолу, каким был С.Н.? Уж не померещится ли ему, что на Тайной вечери Церкви сидит не один Иуда среди одиннадцати святых и любящих учеников, а двенадцать не верующих и не любящих иуд? Уж не покажется ли ему, что не удалось то единственное и величайшее дело, для которого приходил Христос, - созидание на земле из любящих Его святой Церкви, Непорочной Невесты Божией? Что вместо нее в истории за стеной византийского устава, существует некая область неверия и нелюбви, область внешности без содержания, лицемерия и тщеславной пустоты, оцеживания комаров и поглощения верблюдов, холода и равнодушия души? Это всего только "призрак Церкви", но этот "призрак", или ее "двойник", совершает в истории страшное дело провокации: создает у людей впечатление, что иной Церкви, кроме него, не существует, что нет на земле больше Христовой правды, что нет на земле больше тела Христова, "плащаницей обвитого". Нестеров как-то сказал о С.Н.: "Что всё осуждаете его отход от Церкви! Если хрупкую вазу бить молотком, она обязательно разобьется". Таким молотком был для "хрупкого" С.Н. призрак Церкви. Обман действовал всегда, но более крепкие люди, противодействуя ему, всегда искали и всегда находили истинную Церковь: шли в глухие монастыри и леса, к старцам и юродивым, к Амвросию Оптинскому или Иоанну Кронштадтскому, к людям не только правильной веры, но и праведной жизни. Они-то и есть истинная Церковь, живущая и в городах и в пустынях, а всякое зло людей, только причисляющих себя к ней, есть, как говорил о. Валентин Свенцицкий, зло или грех не Церкви, а против Церкви.

Но здесь есть один "секрет". Для того чтобы видеть в истории и хранить в себе как непорочную святыню истинную Церковь, неодолимую и от тех врагов ее, которые внутри ее исторических стен, нужна не только любовь к ней, но и всецелое покаяние в себе самом, в том числе и в этом самом грехе древнего фарисейства - неверии и нелюбви. "Я-то - лучше ли дедки? Не убивал ли я любовь Христову?" Только тогда яд "двойника" Церкви перестает действовать, так как Церковь есть неодолимость любви при постоянстве покаяния.

Был весенний вечер в Москве. Тогда шла первая мировая война. В газетах печатались сообщения о "новых победах русского оружия" и там же, тем же шрифтом, о новой постановке оперы "Чио-Чио-Сан". В самом начале Страстной недели отец служил всенощную и после "Се Жених грядет в полуночи" читал Евангелие. "Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь гробам окрашенным, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты..." И еще раз и еще раз "горе". Это горчайшее горе Евангелия все нарастает, все ширится и, мне кажется, звучит уже на весь мир. Я хорошо знаю своего отца и слышу в его голосе слезы, и страх. и великую тревогу, и страшную правду о том, что все это он читает про себя, про нас, про людей Церкви. "Дополняйте же меру отцов наших..." "Горе" стихает, потому что уже все сказано, но не прекращаются слезы о Церкви: "Иерусалиме, Иерусалиме, избивый пророки... колькраты восхотех собрати чада твоя... и не восхотесте... Се, оставляется вам дом ваш пуст...".

Страшно было и так хорошо было это слушать! За окном была весна в арбатских переулках, а здесь - черный бархат риз и тишина Церкви, неодолимой во веки веков.

В память весенних служб отца у меня были такие стихи:

Когда весны капель покажет,

Что начался Великий пост,

Ты на божественную стражу

Шел сердцем тих, душою прост.

И не сказать теперь словами,

Как жизнь была с тобой тепла,

Когда в Четверг Страстной над нами

Свой счет вели колокола...

Дальше не помню, уж так давно все это было, если считать по календарю. Но хорошо помню: храм, полный народу, огонь и запах свечей и удары колокола по счету прочитанных Евангелий.

Один ли С.Н. не выдержал испытание? Один ли он оказался в "немощи веры"?

В 1921 году я был во второй раз в Оптиной пустыни, на ее закате. Недавно я прочел стихи неизвестного мне автора, начинающиеся так:

Ты, Оптина! Из сумрака лесного,

Из сумрака сознанья моего,

Благословенная, ты выступаешь снова

Вся белизна, и свет, и торжество...