Воспоминания

4. Старец Зосимовой пустыни иеросхимонах Алексий (в мире Соловьев Федор Алексеевич) родился 17 января 1846 года в духовной семье; долгие годы служил диаконом в Николо-Толмачевском храме Москвы; с 1895 по 1898 год - пресвитер Большого Успенского собора в Кремле; оттуда он поступил в Смоленскую Зосимову пустынь; в 1916 году ушел в затвор; от монашествующих был избран членом Поместного Собора 1917-1918 годов, где ему было поручено тянуть жребий при выборе Патриарха, павший на митрополита Московского Тихона. После закрытия монастыря (весной 1923, года) о. Алексий переехал в Сергиев Посад, где и скончался 22 сентября 1928 года. Церковное предание уже давно фактически канонизировало зосимовского старца.

5. См. об этом: Монахиня Игнатия, "Церковно-песнотворческие труды инокини Кассии" ("Богословские труды". Сб. 24. М. 1983, стр. 320-336).

6. Савва (в миру Тихомиров Иван Михайлович, 1819-1896) - археограф и палеограф, ректор Московской духовной академии, епископ Можайский (1862-1866), Полоцкий (1866-1874), архиепископ Тверской (1879-1896); автор обширных воспоминаний "Хроника моей жизни" (тт. 1-9, Троице-Сергиева лавра, 1898-1911).

7. О. Иосифу Фуделю посвящен неопубликованный очерк (восьмой) из воспоминаний Л.А. Тихомирова "Тени прошлого", включенный в рукописный сборник "Воспоминания об о. Иосифе". Очерк датирован: Сергиев Посад, 1919.

8. Книга священника Павла Флоренского "Столп и утверждение истины. Опыт православной теодицеи в двенадцати письмах" в полном виде впервые была издана московским издательством "Путь" в 1914 году. Ее более ранняя редакция появилась в 1913 году под заглавием "О духовной истине" в двух выпусках. См. подробнее: игумен Андроник (Трубачев), "Из истории книги "Столп и утверждение истины"" (в кн.: Флоренский П.А. Столп и утверждение истины (II). М. 1990, т. 1, стр. 827-837).

Часть 2

VI

Горят во мне и жгут

Слова любви, не сказанные мною.

В этих строчках Бальмонта выражен закон всякого вида литературного писательства, и в особенности воспоминаний. Они только тогда оправданны, когда они не "о себе", когда они - "слова любви" к другим, "не сказанные мною". И иногда мне кажется, что мне возможно будет как-то выговорить именно такие слова об ушедших близких, слова, которые точно руками тронут их плечи в немой радости и скажут им, что они не одни и что мы не хотим быть одни, без них.

Поэтому я продолжаю воспоминания.

Лев Тихомиров, бывший член ЦК партии "Народной воли", а затем верующий и церковный человек и редактор "Московских Ведомостей", был близок с моим отцом еще в XIX веке. Его жена в начале 1901 года стала крестной моей матерью. К детской вере Лев Тихомиров вернулся в Париже, где он жил эмигрантом после убийства Александра II в 1881 году и разгрома партии, вернулся, кажется, под влиянием своего старшего сына Александра, тогда еще очень юного, а в конце концов ставшего епископом Тихоном и умершего в Ярославле, кажется, в конце второй мировой войны. Сам Лев Тихомиров умер в начале 20-х годов в Загорске (Л.А. Тихомиров умер в 1923 г. - В.П.), в своей семье и еще в своем доме на Московской улице (проспект Красной Армии, д. 30), но в большой скудости, почти в нищете. Я помню его великолепную квартиру на Петровке в эпоху редакторства правительственной газеты, на втором этаже особняка, с громадным его кабинетом и еще более громадным холодным залом, где очень редко кто собирался, а когда собирались, то, как мне рассказывали мои старшие сестры, было всегда скучно. Впрочем, все-таки там и танцевали немного, причем среди молодых людей бывал там и танцевал Симанский, будущий патриарх Алексий, а тогда лицеист московского лицея. С сыном Льва Александровича епископом Тихоном они потом были вместе викариями в Новгороде.

Скучно было у Тихомировых не только в зале, но и везде, и я, тогда еще совсем мальчик, это чувствовал. Лев Александрович давал тон всему, а это был человек, отрешенный от обыденной жизни и погруженный в жизнь мысли, жизнь горячую и живую, но замкнутую в себе и часто не замечающую живых людей.

Конечно, Лев Александрович боролся непреклонно и страстно в книгах, статьях и выступлениях за тепло в мире, за сохранение этого уходящего из мира тепла, но не знал, что надо начинать с борьбы за тепло в собственном доме. Впрочем, даже этот холодок в его доме я любил и люблю за какую-то его особенную тихомировскую неотмирность. Он воевал за то, что он понимал как христианскую государственность, и свою жизнь воспринимал как жизнь в окопах этой войны. В ЦК "Народной воли" он когда-то ведал идеологической работой. После революции его не тронули: были еще люди, знавшие его безупречную и благородную партийную и личную жизнь. Но все-таки ему пришлось пойти в милицию (почему в милицию - не помню) и там отдать свою "декларацию", в которой он обязался подчиняться новой государственности. Он это сделал как выражение христианского подчинения власти, но кто-то в газете назвал его двойным ренегатом.