Воспоминания

Отправлял нас в дальнее странствование, насколько я помню, дед, отец матери. Кроме матери и нас, детей, с нами поехала моя нянька и горничная девушка Поля. Впервые я предпринимал такую дальнюю дорогу. Все мне было тогда необычно и интересно, так что несколько дней пути промелькнули для меня быстро. Навсегда останется в моей памяти одно особо яркое впечатление. Где-то за Ростовом, проснувшись утром, я выглянул в окно и увидал на горизонте над невысокими холмами одиноко и резко выделяющееся белое облако на совершенно чистом голубом небе. Поражала меня как странная, необычайная форма этого облака, так и ка-кая-то необычайная сущность его. Я долго внимательно и упорно рассматривал его, не будучи в состоянии уяснить себе это странное явление. Наконец какой-то пассажир, выглянув в окно, проговорил: «Ну, вот и Кавказ — Рештау уже виден!» Только тогда я понял, что облако не что иное, как величественная снеговая громада Эльбруса.

В Кисловодске нас ждал отец, снявший уже небольшую дачку Барановской «Красотку» в глубине парка, налево, недалеко от Царской площадки.

В Кисловодске в то время находились и наши добрые знакомые Павловские. Эмилию Карловну обычно постоянно сопровождал высокий красивый молодой человек — ее любимый ученик Митя Смирнов. Вскоре мы завели с ним дружбу — ходили вместе пить шоколад в кафе и совершали прогулки на Красные и Серые камни. Однажды родители взяли меня с собой на концерт в курзал, где выступал Смирнов. Пел он, по моему тогдашнему мнению, хорошо, и мне было обидно, что львиная доля успеха в этом концерте выпала не на его долю, а на долю тоже молодого и пригожего, но совсем мне не знакомого Шаляпина. Все же должен признаться, что совершенно не помню, что пел Смирнов, отчетливо запечатлел в памяти две вещи, которые исполнял Шаляпин: «Два гренадера» и «Как король шел на войну».

У отца было много знакомых в Кисловодске — особенно дружил он с лейтенантом Губониным, молодым Георгиевским кавалером с погибшего «Корейца» и А. И. Тартаковым. Последнего полюбил и я за его добродушие, постоянную ласковость и спокойную мечтательность.

Но особенную дружбу свел я с балетным дирижером Большого театра С. Я. Рябовым, который отдыхал в Кисловодске вместе со своей старушкой женой. Рябова я знавал еще раньше по Москве, когда он изредка бывал в нашем доме. Почти ежедневно по утрам мы разгуливали с Степ. Як. по Царской площадке и вели разговоры. О чем были эти разговоры, сказать теперь не сумею, но, очевидно, Рябова тогда занимало гулянье с таким малолетним собеседником, а меня вся его величавая наружность, острая седая бородка и навощенные в ниточку усы a la Napoleon III и светло-серый по-стариковски щеголеватый сюртук. Были тогда в Кисловодске и курьезные типы, бросавшиеся в глаза; среди них запомнились два морских офицера, братья Келлер, так же, как Губонин, Георгиевские кавалеры, но с крейсера «Варяг». Они были поразительно похожие друг на друга, близнецы, чем они и козыряли, не только одеваясь совершенно одинаково, но и копируя манеры друг друга. Когда они появлялись в театре или на музыке, то всегда одновременно входили в помещение по двум боковым проходам с тем расчетом, чтобы встретиться в середине первого ряда, где и находились нарочито купленные им места. Другим курьезом был кавалергардский ротмистр принц Луи Наполеон в непомерно высокой офицерской фуражке и с совершенно ничего не выражавшим лицом. Он казался каким-то неживым, — словно фигура из паноптикума, чудом ожившая, он величественно двигался сквозь толпу гулявших, гремя своей саблей и поблескивая огромным моноклем.