Воспоминания

Дорогой, несравненный, родной Петербург, видел я тебя во всем блеске твоей пусть призрачной, но ослепительной славы и дивился твоей красе. Видел я тебя грозным городом восстаний и тревог, буйным, суровым, непримиримым, и трепетно следил за лихорадочным биением твоего пульса. Знал я тебя и разнузданным, заплеванным, заваленным окурками и шелухой от подсолнухов и поражался перемене в твоем лице. С тобой вместе я больно переживал годы твоего унижения, когда все отвернулись от тебя, когда ты был заброшен и покинут, как надоевшая любовница, когда сквозь торец Невского весело пробивалась травка и хозяйка на Литейном звала через улицу загулявшую козу. Присутствовал я при твоем возрождении, когда ты, словно сказочный феникс из пепла, взлетел городом Ленина — очагом культуры, мысли, науки. С какой жаждой тогда припадал я устами к твоим неиссякаемым живительным источникам знаний! Благоговейно слушал я рассказы о времени, когда пришедший иноземный хам надвинул на твое прекрасное чело терновый венец мученичества, когда ты, город-герой, проявлял чудеса мужества и силы воли. Я был уверен в тебе и знал, что твой великий подвиг — залог твоей грядущей небывалой славы. И во всех твоих видоизменениях ты был мне равно мил и дорог, и свою первую юношескую любовь к тебе я свято сохраню и унесу с собой в могилу!

Если в жизни каждого человека встречаются люди, оказавшие влияние на все его последующее развитие, то имеются также и города. Петербург для меня оказался одним из таких городов. Именно ему я обязан своей любовью и интересом к русским XVIII и XIX векам, в нем история русской литературы перестала быть для меня учебником и превратилась в жизнь: Петербург, а не Москва, как это ни странно, заставил меня понять, что я русский и что я люблю и горжусь своей родиной.

Само собой разумеется, что в тот свой первый приезд в этот город я еще был очень далек от высказанных размышлений, от возможностей делать умозаключения и анализы. Зато я всецело предался наблюдениям и впечатлениям. Как завороженный простаивал я часами у окна, смотря на Невский. А мимо меня, нежно шурша но торцам, в пять рядов в каждую сторону непрерывным потоком неслись экипажи. И холеные петербургские извозчики (не чета нашим московским захудалым Ванькам), и шикарные свои выезды, и чиновничьи коляски, и придворные кареты с красными ливрейными лакеями в треуголках и испанских воротниках. Разнообразя этот поток, порой появлялся дипломатический выезд с выездным гайдуком на козлах, в причудливой, незнакомой форме, или министерская пролетка с чиновником в парадной форме, или скромный на вид великокняжеский экипаж, перед которым как-то само собой расчищалась дорога. А в это время по широким тротуарам густо двигалась людская масса, разнообразная и по одежде и по положению. Шли разряженные дамы, гремели палашами 1* конногвардейцы, спешили куда-то департаментские чиновники, сновали торговцы, деловито шагали рабочие и мастеровые, и плелись бочком сермяжные мужички, пробираясь за покупками на Сенной рынок или поклониться угодникам в Лавру. Мои наблюдения прерывались незнакомым звоном часов на Думской каланче, или гулом полуденной пушки, или визгом флейт и барабанной дробью шагавшего мимо гвардейского караула.

Стоило выйти на улицу, как меня поражало все: и просторы площадей, и сказочные по красоте архитектурные ансамбли, и таинственные дворцы с мерно шагавшими перед ними караулами, и красавица Нева с крепостью, с пароходами и с смелыми мостами.

Впечатление от города было столь велико, что я совершенно забыл, с кем тогда виделись мои родители, а мы все время были окружены какими-то их знакомыми, долго ли мы пробыли в Петербурге и где мы там бывали.

Осталось в памяти лишь три эпизода — посещение недавно освященной церкви Воскресенья с местечком, на котором был убит Александр II и куда все бросали серебряные и медные монетки. Поразили меня окна этой церкви, сделанные из голубого стекла, переходящего в белый, матовый. Глядя на свет, проникавший сквозь них в церковь, посетитель забывал, что на улице пасмурно и идет дождь. Казалось, что солнечно и голубое ясное небо. Отец обратил мое внимание на купола собора — они были сделаны его дядей со стороны моей бабки А. Н. Постниковым. Постников был не только фабрикантом, но и химиком-изобретателем, самоучкой, всю жизнь работавшим над созданием эмалевой краски, не подвергающейся ни атмосферическим явлениям, ни окислениям, ни изменениям в цвете. Наконец секрет этой краски был им найден. Эффективность ее он блестяще доказал на главах церкви Воскресенья. Почти полстолетия спустя они кажутся только что вчера водворенными на место, свежевыкрашенными и отполированными. Немцы и американцы предлагали ему бешеные деньги за продажу секрета. Старик ответил категорическим отказом, мотивируя тем, что это дело русское и принадлежит русским. К сожалению, он так и не удосужился сделать кого-либо наследником своего секрета, который он унес с собой в могилу.