Воспоминания

Среди дня мы отправлялись обедать в какой-то хороший ресторан. Помню инцидент, который произошел в первое наше посещение этого заведения. Заказав обед, отец потребовал себе «Eau de vie russe». Метрдотель произнес свое величественное «C'estfa!» и черкнул что-то в своем блокноте. Подали суп, а водки нет. Отец потребовал вторично. Официант пришел в замешательство и вызвал метрдотеля, который, извинившись, сейчас же принес ликерную рюмку и бутылочку, из которой и наполнил поданную миниатюрную посуду, после чего хотел удалиться вместе с бутылкой. К его великому удивлению, отец потребовал рюмку втрое больше и оставление бутылки на столе. Кроме того, он попросил что-нибудь закусить, liors-d'oeuvre. Желание его немедленно было исполнено, и на закуску ему подали… кусок чудесной дыни с сахарным песком. Отец рассмеялся и распорядился подать ему дыню к концу обеда, а пока что дать хоть коробку сардин. В другой раз, прельстившись подаваемым другим посетителям лангустом, от которого французы вкушали лишь два-три тонких ломтика шейки, мы с отцом заказали себе также подобного чудовищного рака и стали есть его вдвоем. У наших соседей по столу глаза делались все больше и больше, и, наконец, кто-то из них решился нам заметить, что кушать так много лангуста опасно, что это очень вредная и тяжелая пища и что если мы не умрем, так обязательно заболеем. Мы любезно поблагодарили за участие и высказанные на наш счет перспективы и преспокойно доели нашего морского чудовища, причем никаких неудобств после этой операции не ощутили. Эти два мелких факта, незначительные сами по себе, характерны как показатели, насколько мало еще был изучен за границей русский вкус и повадки в 1905 году.

После обеда мы отдыхали в гостинице, а ближе к вечеру отправлялись пить чай в кафе на главной улице. Однажды мы были там свидетелями необычайной суетни — полицейские усиленно регулировали более чем незначительное движение, на тротуаре стояли группы прохожих. Вскоре все объяснила вереница показавшихся в конце улицы автомобилей. Это был автопробег. Машины были чудные, на высоких колесах, какие-то поджарые. Все они одна за другой остановились у нашего кафе, и участники потребовали себе прохладительных напитков. Особенно оживленно вел себя один из автомобилистов — высокий, худой молодой человек с крупным носом и толстой отвисшей губой. Официант, подававший нам заказ, счел своим долгом мотнуть на него головой и конфиденциально сообщить: «Вот тот… Альфонс XIII… король Испанский».

Через несколько минут молодежь была уже в машинах, которые, смрадя бензином, двинулись в дальнейший путь.

Заканчивали свой день мы обычно на той же набережной, где утром я ловил рыбу. К вечеру картина там резко изменялась. Нарастающий прибой рвался огромными волнами на берег, а на самой набережной бесконечной вереницей стояли рыболовы с длинными удочками и удили рыбу. Наблюдениям над их успехами и над прибоем мы и посвящали свое время. Затем мы шли в гостиницу, где, поужинав у себя в номере, ложились спать.

Прожив некоторое время в Биаррице, мы двинулись в Испанию, в Мадрид. Отцу хотелось посмотреть на пресловутую испанскую экзотику, столь тогда модную в Европе и в особенности в России.

Мы выехали из Биаррица вечером и на границу приехали, когда уже смеркалось. Помню, что таможенные осмотрщики там были женщины — они как-то особенно отвратительно перерывали все вещи, с неприязненной подозрительностью относясь к пассажирам. Испанию мы увидали уже утром, и никаких ощутимых признаков южной экзотики мы не приметили. Выжженная солнцем скалистая равнина с бесконечными посадками пыльных и грязных на вид оливковых деревьев, померанцевые сады, как на юге Франции, стада коз и обгоревшие на солнце и обветренные лица крестьян, одетых в скучные серовато-бурые, обтрепанные одежды. Во всем этом не было и намека на постановку «Кармен» в Большом театре, а тем менее на открытки, продаваемые у Аванцо и Дациаро, или на крышки коробок эйнемовских конфет. Правда, при более внимательном наблюдении можно было заметить, что все эти люди имели склонность и способность оживить свою скучную одежду одним, максимум двумя яркими пятнами. То это был шарф национальных желто-красных цветов, то алая косынка, то яркие чулки или старый, но бросавшийся в глаза пестротой расцветки головной платок. Говорили эти люди на гортанном, крикливом языке, производившем впечатление уличной ругани.

Мадрид не произвел на меня особого впечатления, да и в памяти моей оставил довольно смутное воспоминание. Помню широкие главные улицы, усаженные по бокам несколькими рядами деревьев, отчего пыль не летела на прохожих, помню какие-то старинные здания в вычурном мавританском стиле, а также припоминаю какую-то небольшую картинную галерею со стенами, перегруженными огромным количеством полотен знаменитейших испанских мастеров. Все эти картины были вставлены в замечательные золотые рамы резного дерева, и трудно было решить, чему более дивиться — искусству художников или резчиков.