Воспоминания

Любу Егорову я всегда очень любила, и со дня ее выхода из училища она у меня часто бывала, иногда гостила и даже ездила со мною в Вену в 1908 году. После первого неудачного брака с Мамонтовым она вышла замуж за большого друга первых дней моей юности, князя Никиту Сергеевича Трубецкого. В эмиграции она открыла студию танцев и великолепно ее поставила. Смело могу сказать, что она является лучшей в Париже, о чем я могу судить по ее ученицам, которые иногда ко мне заходят. У всех видна прекрасная школа, ноги и руки поставлены как следует, и исполнение выдержано в духе нашей Императорской школы. Егорова гостила у меня на вилле «Алам», когда выступала у Дягилева, и жила у меня со своим мужем, князем Трубецким.

На юге Франции обосновалась и Юлия Николаевна Седова. Она часто бывала у меня со своими двумя уже взрослыми дочерьми. Она открыла свою школу в Каннах.

Двадцать восьмого апреля 1928 года ко мне приехала на виллу «Алам» Зоя Инкина. Я так была счастлива, когда она мне накануне позвонила. Я рада была узнать, что она жива, ведь она была подругой детства Вовы, и я хорошо знала всю ее семью. Я с нетерпением ждала ее, чтобы узнать о судьбе моей шкатулки с письмами Ники, которые я им дала на хранение перед отъездом на Кавказ.

То, что она мне сказала, нанесло мне ужасный удар. У них на квартире часто производились обыски, ее мать была арестована, хранение писем становилось опасным, и они были вынуждены сжечь их.

Я многое потеряла – и состояние, и дом, и драгоценности, лишилась счастливой, беззаботной жизни. Но из всего потерянного я ничто так не оплакиваю, как эти письма. Ведь тогда была еще надежда, что многое вернется, но этих писем, дотла сгоревших, вернуть нельзя, как нельзя их и заменить. А эти десять лет я все время мечтала когда-нибудь их снова увидеть и перечесть, вспомнить мечты и переживания ранней юности. Теперь все это рухнуло. Я потеряла самое драгоценное воспоминание, свято хранившееся у меня. Даже теперь, более двадцати лет спустя, когда я вспоминаю мою встречу с Зоей, так тоскливо и грустно становится на душе.

Мой брат Юзя Кшесинский остался после переворота в Петербурге, и до войны я могла свободно с ним переписываться и посылать ему, сначала через Хуверовскую организацию, а затем через различные агентства, пищевые и вещевые посылки. Он был тогда второй раз женат на Целине Спрешынской и имел двух детей: сына Ромушку и дочь Целину. Он на свою судьбу не жаловался, писал, что к артистам относятся хорошо и что живет он на своей старой квартире. Но мне хотелось все же, чтобы он со своей семьей приехал ко мне во Францию. С. П. Дягилев помог мне в этом деле, дав письмо, в котором он приглашал брата поступить в его труппу. На этом основании мне удалось получить для него визу во Францию, и я даже послала ему денег на проезд через Финляндию. Но брат ответил, что предпочитает оставаться в Петербурге, повторив, что артисты занимают исключительно привилегированное положение и их ничем не стесняют, а главное, он не желает расставаться с дорогими для него воспоминаниями, которыми он окружен у себя. Он писал, что, хотя оставил сцену, ему разрешили справить свой артистический юбилей, и он был счастлив этим. Его дочь Целина окончила балетную школу и уже танцевала на Мариинской сцене. Судя по присланным фотографиям, она очень на меня походила. В школе, по его словам, считали, что на сцене она своими танцами напоминает меня. Затем он мне написал, что Целина вышла замуж за одного инженера, уехала в Сибирь и оставила сцену, а Ромушка пропал без вести. При каких обстоятельствах – он не сообщал. Последнее от него письмо я получила в самом начале 1940 года. Много-много лет спустя я узнала, что мой бедный Юзя и его третья жена погибли во время осады Ленинграда немцами в 1942 году, наверное, от голода и холода. Никаких подробностей не знаю, не знаю, где он похоронен, да и существует ли его могила. Его молчание после войны примирило меня с мыслью, что его нет в живых, но все же весть о его кончине повергла меня в большую грусть.

С. П. Дягилев обратился ко мне с просьбой показать Вере Немчиновой, как исполняли «Лебединое озеро» на сцене Мариинского театра в Петербурге, и я довольно часто ездила ради этого в Монте-Карло заниматься с нею.

У нас вошло в традицию, когда мы жили на юге Франции, проводить в Каннах последние три дня Страстной недели, чтобы иметь возможность два раза в день присутствовать на церковных службах в тамошней нашей церкви. Андрей и Вова говели и в субботу приобщались Святых Таинств. Мы оставались на Пасхальную заутреню, а потом возвращались домой в Кап-д’Ай разговляться.