Воспоминания

На Большой Дмитровке в здании “Художественного кружка”[290]. зал которого вмещал 600–700 человек, была собрана вся головка партии. На эстраде — все комиссары с Троцким во главе, за столом президиума — генеральный секретарь Сталин. Рядом с ним Ольга Дав[ыдовна] Каменева, Каменев и др. — само собой разумеется, что без музыки не могло обойтись такое собрание. Остановились главным образом на инструментальной музыке. Исай Добровейн как пианист, квартет “Страдивариус” и я с Давидом] Крейном [исполнили] Крейцерову сонату Бетховена. Несмотря на специальные приглашения, нам пришлось пройти через тройной контроль, прежде чем войти в зал. Начало было назначено в 7 ч. вечера. Все к этому времени были на местах.

Я всматривался внимательно во всех, находящихся на эстраде, но Ленина не было. Говорили все комиссары, говорила Крупская, говорили тепло и сердечно. Самую теплую речь произнес Горький. Но начало его речи вызвало мое негодование. Он начал так: “На Руси были великие люди — Петр I, Лев Толстой. Ленин больше”. Сопоставление Петра I, Льва Толстого и Ленина мне показалось изменой художественному творчеству, особенно в устах писателя… Речи длились до 10 часов, когда был назначен перерыв. Все сошли вниз в буфет, где каждый, без всякого различия, мог получить кружку полусладкого чая, кусок черного хлеба и маленький кусочек сыра. Пока мы утоляли голод этим показавшимся роскошным угощением в дни голода, разнеслась весть, что Ильич приехал. Все бросились наверх. На эстраде стоял Ленин, несколько взволнованный. Когда все успокоились, он просто, почти не повышая голоса, начал: “Прежде всего, товарищи, разрешите поблагодарить вас за то, что вы позволили мне отсутствовать, пока говорили обо мне”. Это скромное начало, простота дальнейшей речи без всяких “красных слов”, в которой он предостерегал товарищей не почивать на лаврах, а не покладая рук продолжать работать, производили чрезвычайно благоприятное впечатление. Во время речи генеральный секретарь два раза сообщал Ленину, что ему прислано в подарок два вагона муки. Ленин, не останавливаясь, распоряжался послать их разным рабочим организациям. Он кончил.

Был уже 12‑й час. Началась музыкальная часть. Ленин сидел у самого рояля. Первым играл Добровейн. несколько маленьких вещиц. Было поздно, и я советовал квартету сыграть только ноктюрн из квартета Бородина, а не весь квартет, как стояло в программе. Но они не послушали меня и сыграли весь квартет, во время которого половина зала опустела. Зато они как бы подготовили благоприятную почву для нас с Крейном. И когда мы сыграли первую часть Крейперовой сонаты с большим подъемом, то, несмотря на запрещение бисов, нас попросили еще сыграть, и мы сыграли финал сонаты Шуберта. Генеральный секретарь Сталин не мог сдержать своего восторга и поделился с Ольгой Дав[ыдовной] Каменевой. А та ему сказала: “У этих артистов дома нет ни муки, ни сахару”. На другой день я получил 2 пуда муки и 1 пуд сахару, который Ольга Дав[ыдовна] решила разделить, спросив моего разрешения. Мне полпуда и нуждающимся товарищам полпуда.

В этот вечер я в последний раз видел Горького. И хотя я долго не мог ему простить “Льва Толстого”, но чем больше я знакомился с сочинениями Горького, с его отношением к коллегам — писателям, с его личностью, я проникался глубокой симпатией к этому исключительному явлению в русской литературе.

Глава 14. [1904]

I

Я писал как — то, что не легко объяснить, да и трудно до конца понять, почему происходит в человеке какой — то духовный переворот, который точно перерождает его и открывает какие — то новые горизонты. Я не писатель и не психолог — о чем сейчас жалею. Я определенно чувствую, что все пережитое за последние два десятилетия должно было привести к духовному перевороту, к переоценке ценностей и иному отношению к жизни. Но не потому, что это является результатом каких — то катастроф или кризисов, а оттого, что как брошенное в землю зерно, прежде чем дать новый колос, проходит всевозможные изменения в своем развитии, так и в человеке, непрестанно развивающемся, происходят всевозможные перемены. В этом жизнь, движение вперед и непрерывное развитие.

Пришел [1]904 г[од]. В воздухе чувствовались новые веяния. Наступало, как я уже сказал, то освободительное движение, кот[орое] привело ко “всеобщей забастовке”[291]. Все это не могло не отразиться и на психологии обывателя. Каждый так или иначе участвовал в чем — то важном и значительном. Жизнь как будто шла обычным путем, прерываясь событиями, выбивающими ее из колеи: неудачи японской войны [292], убийство московского] генерал — губ[ернатора] С. Романова[293] (Гапон + 9 января[294]), постоянные студенческие беспорядки, волнения среди молодежи, волнения и забастовки на фабриках, — словом, все как бы предвещало какую — то перемену. Художественная] жизнь не прерывалась, но все невольно заставляло задумываться над тем, то ли и так ли все идет как надо.