Воспоминания

Кроме глубокого интереса, какой возбуждает такой человек, как Кони, я почувствовал в нем расовую близость. Трудно объяснить, почему и отчего. Мы совершенно не касались еврейского вопроса. Но то, что он чувствовал себя так хорошо и уютно, окруженный нежной заботливостью хозяйки — еврейской писательницы, и счел возможным именно у нее провести свои каникулы, натолкнуло меня на эту мысль. И еще потому, что он отнюдь не являлся среди нас чуждым элементом… Я останавливаюсь на этом потому, что с Кони никто не связывает представления о его еврейском происхождении. Он сам нигде и никогда этого не касался — это было бы невыгодно для него. При дальнейших встречах наших я имел случай убедиться в своем предположении. Дело в том, что всякие гонения и притеснения часто приводят к противоположным и неожиданным для притеснителей результатам. Наряду с гонениями на евреев в России вырастал благородный протест против них. Национальное самосознание проявилось в сионизме и в особом интересе к “прошлому” еврейского народа. С другой стороны, оно же вызвало и глубокий интерес к жизни народа в “настоящем”, в черте оседлости. Плеяда знаменитых еврейских писателей этого времени всем известна. Все было ценно в области фольклора. Отразилось это и на еврейской песне. И здесь до некоторой степени почин принадлежит А. Д. Идельсону, как об этом пишет сам Энгель [283]. В это время — вероятно — немало было таких, которые делали попытки так или иначе выразить свое отношение к еврейству. Такую попытку сделал и я в виде небольшой записки, скорее для себя, чем для кого — либо другого. Но встреча с Кони на берегу Балтийского залива летом 1898 — 99 гг. изменила мое намерение. Я жил с семьей в Дубельне, а он в Майорнгофе (окрестности Риги). Узнав об этом, я посетил его, и встреча, несмотря на всю важность его положения, которое немцы — хозяева санатория — особенно подчеркивали, была очень приветлива и проста. Он пошел меня провожать, и по дороге мы заговорили о гонениях на евреев. Между прочим, он рассказал мне, что у него был близкий друг и товарищ, с которым они вместе учились. Окончив университет, он поселился в Елисаветграде и долго не мог — как еврей — устроиться. Кони всячески старался помочь ему, но это не сразу удалось. Но когда однажды министр юстиции, желая по какому — то поводу сделать приятное Кони, спросил, что он желал бы, то Кони попросил назначить его еврейского товарища следователем. “Мне хотелось, — сказал Кони, — этим назначением создать прецедент и как бы снять запрещение государственной службы для евреев. Министр обещал это сделать. Но представьте мое разочарование, когда назначение состоялось, то товарищ мой оказался крещеным”. Этот разговор и дальнейшее поведение Кони, который проводил меня до дома, ласково поговорил с моими маленькими детьми, рассказал нам о страшном “восьминоге”, о котором была статья в “Вестнике Европы”, побудило меня показать ему мою “записку”, которую он взял с собой. В Кони я видел человека, занимающего важное судебное положение, который может помочь в случае надобности. Мне хотелось заразить его теми чувствами и переживаниями, какие руководили мною, когда я ее писал. Понятно, с каким нетерпением я ждал его ответа. Через дватри дня я снова пошел к нему. “Обеими руками я готов подписаться под вашей запиской, — сказал он мне, — но мы переживаем такое реакционное время, что необходимо терпенье. Надо ждать и надеяться”. Еще больше почувствовал я близость к Кони, и мне еще яснее стала наша расовая родственность. Вот содержание записки в сокращенном виде: […][284].

Глава 13. Максим Горький — Ал[ексей] Максимович] Пешков

Впервые я познакомился с Горьким в Нижнем Новгороде. Нижний и Горький — точно синонимы. Постепенно растущая слава Горького как бы ореолом окружила город. Там в небольшой квартире я застал писателя и его молодую жену — Екатерину] ПавлГовну] Пешкову.

О Горьком в течение последних 35 лет много писали, подвергая его самой разнообразной критике, как писателя, политического деятеля и человека. Наступит время, когда возможно будет более беспристрастно отнестись к такому крупному явлению, как Горький, когда трагические переживания его последних дней осветят нам настоящий образ писателя и человека. Я же хочу только поделиться теми впечатлениями, какие остались у меня в памяти от нескольких встреч с Горьким.