Воспоминания

Вообще на тетю Наташу в эти вечерние часы находило какое-то вдохновение добра. Она рассуждала со мной обо всех родных и выставляла всех в хорошем свете, одновременно хваля и тетю Надю, и тетю Веру. Но тетя Наташа напрягала последние усилия, чтобы сохранить мир и семейное согласие в Дедове. Уже все трещало. Бабушка иногда так жестоко отзывалась о тете Наде, что я, любя ее и зная, как ценят ее мои родители, находился в самом неловком положении.

Между тем место, освободившееся в Дедове со смерти дяди Саши, готовилось занять новое существо. К середине лета бабушка сообщила мне, что у дяди Вити скоро будет ребеночек. Тетя Вера заходила в распашоночках. Иногда к ней из соседней больницы приезжала маленькая, весьма уродливая женщина, на которую косились все мои родные, и они с тетей Верой затворялись в комнате.

   — Сережа, что же, ты рад, что у нас маленький родится? — спрашивала меня тетя Вера, продергивая нитку с иголкой и стуча машинкой.

   — Да, рад. Ты не думаешь, что это дядя Саша с неба посылает?

   — Очень возможно. Если будет мальчик, то мы назовем его Александром.

Наконец в первых числах августа, в ненастный день, началось нечто странное и таинственное. Приехали два доктора с мешками. Один — из нашей земской больницы — Иван Николаевич, маленький человек, с ярко-красным, сморщенным лицом и карими, хитрыми и добрыми глазками (на голове его вместо волос было немного пуху), — другой — толстый и важный, с соседней станции. Тети Веры не было за завтраком: Маруся плакала. Часы шли за часами, а доктора не уезжали.

Надо сказать, что отношения между нашим имением и земской больницей были натянутые. Красный и лысый Иван Николаевич был революционер на всю округу, эсер, ведший упорную подпольную работу. Он был из поповичей, доктор очень хороший, добрый человек, но не без цинизма и матерьялист до мозга костей. Держал он себя гордо, никогда не отказывался приехать к больным помещикам, но требовал рессорного экипажа. Как-никак приходилось усаживать Ивана Николаевича за стол и говорить с ним как с равным. Гонор в Дедове был очень большой, и только мой отец держал себя либералом и с интересом беседовал с земским доктором о положении деревни. Больше всего аристократического презрения выражали бабушка и дядя Витя: для них семинарист, фельдшерица были существами низшей породы.

К вечеру у тети Веры, после долгих и мучительных родов, появилась девочка[300]. Меня с Марусей первых допустили в комнату родильницы. Тетя Вера лежала с нежными и усталыми глазами и едва была в силах нам улыбнуться. Из кроватки раздавался мерный писк. Я сейчас же предложил свои услуги доставить отца Иоакима. Благодаря моему вмешательству дело не ограничилось крещением, а в положенный день была дана молитва родильнице и наречено имя младенцу.

Крестины были отложены, потому что ждали дедушку, отца тети Веры. Наконец он приехал. Это был высокий старец с длинной белоснежной бородой и большими серыми глазами, совсем святой старец с иконы. Я видел, как он вошел в спальню, умиленно склонился над дочерью и отрывистым голосом спросил:

   — Ну, что? Хорошо все прошло?

   — Ох, не особенно хорошо, — ответила тетя Вера.

Нельзя не остановиться на этом старце, который, как блуждающая комета, появлялся иногда на нашем горизонте. Отец тети Веры — Владимир Демьянович Коньшин — был из отставных гусаров. Произведя на свет много сыновей и дочерей, осевших по разным городам и имениям, он сам никогда не оседал и вел жизнь кочевую, гостя поочередно у кого-нибудь из своих детей. Жена его Пелагея Пименовна также совершала свои круги по России, но орбиты ее и ее мужа совпадали не всегда, а, так сказать, случайно. «Папа любит лес, а мама любит степь», — поясняла тетя Вера. Понятно, что в нашей лесистой местности мы чаще видели папа, чем мама. Старички весьма сочувственно относились друг к другу, но, по-видимому, особого желания осесть где-нибудь вдвоем не имели. Если лес вообще мало похож на степь, то еще менее были похожи друг на друга Владимир Демьянович и Пелагея Пименовна. Старушка была совсем беззвучна: кроткая, молчаливая, она время от времени закрывала один глаз. Во Владимире Демьяновиче до сих пор чувствовался боевой гусар-красавец, похитивший когда-то Пелагею Пименовну из ее имения и обвенчавшийся с ней тайком. Обликом он напоминал Бога Саваофа, как его рисуют на плохих иконах. Говорил он отрывисто, как будто из его серебряной бороды вырывались раскаты грома:

   — В лесу хорошо… грибы.

Весь в белом, он скитался по нашим лесам с корзиной и приносил сотни березовиков и подосиновиков, до конца жизни его не покидала страсть к аферам и предприятиям. Вот Владимир Демьянович изобретает особый уксус и снабжает всех знакомых бутылками. Вот Владимир Демьянович открывает конфетный магазин, который напрасно бабушка моя Александра Григорьевна презрительно называет: «Лавочка». (Я имею неосторожность прибежать к Марусе и сказать: «Твой дедушка открыл лавочку». «Не лавочку, а хороший магазин», — отвечает Маруся, надув губы.)