Воспоминания

Получив от матери желанный ответ, мой жених тотчас показал его папеньке. Письмо старушки Марьи Ивановны Каменской было написано так мило и сердечно, что отец почувствовал к ней искреннее чувство и тоже дал Павлу обещанное согласие на наш брак. Помню, что они долго проговорили в кабинете отца моего с глазу на глаз и вышли оттуда обнявшись, очень довольные друг другом; должно быть, они успели обо всем откровенно переговорить, потому что тут же решили между собой, как делу быть. Живой, умный, красивый жених мой с первых же дней полюбился папеньке и сам привязался к нему как сын родной. После уже тетенька Надежда Петровна рассказывала мне, что отец мой, узнав от Каменского, что он человек не богатый и должен существовать только службой и литературным трудом, предложил своему будущему зятю для облегчения первых лет нашей супружеской жизни не обзаводиться ни особой квартирой, ни хозяйством, а после свадьбы прямо переехать в нашу квартиру в Академии и жить с нами вместе, чем Бог пошлет. Разумеется, тогда это было великое благодеяние, потому что средства к жизни у нас были еще очень жидки… Павел тогда только что поступил на первое свое место чиновника особых поручений и цензора по драматической части в III Отделение Собственной Его Величества канцелярии, при Леонтии Васильевиче Дубельте[234], который тоже очень полюбил своего молодого чиновника, сам вызвался быть его посаженым отцом и всю жизнь не переставал быть его покровителем. Как в то время люди несправедливо смотрели на Дубельта! Кажется, одно название места, которое он занимал, бросало на него какую-то инквизиторскую тень, и все его боялись, тогда как на самом деле он был человек добрейшей души, всегда готовый на помощь ближнему, и настоящий отец вдов и сирот. Даже папенька, который ненавидел все, что пахло тогдашним III-м Отделением, отдавал Дубельту полную справедливость. В то время отец мой, глубоко тронутый милостивым вниманием начальника к моему жениху, даже близко сошелся с Леонтием Васильевичем[235]. Желая скорей составить наше счастье, папенька назначил нашу свадьбу на июнь месяц. Всем родным и знакомым было объявлено, что я выхожу замуж за молодого литератора Павла Павловича Каменского.

Тетка моя, графиня Аграфена Федоровна Закревская, жила тогда на своей даче, на Аптекарском острове, и я, зная, как она меня любит, пожелала ей первой сообщить нашу семейную радость. Наняли мы с тетей Надей коляску и отправились к ней, но не успели проехать и половины дороги, как повстречались с нею самой. Веселая и радостная, она летела к нам навстречу четверкой на вынос, в своей чудной английской коляске. Увидав нас, она тотчас же остановилась и крикнула нам:

— Вы куда?

— Мы к вам, — ответила я.

— А я еду к Teodor’y, везу ему и тебе, Маня, приятную новость.

— Какую новость, ma cousine? — спросила с любопытством тетя Надя.

— Еду сватать Машу за моего молодого друга, князя Кочубея, который влюблен в нее без памяти и просит у Теодора ее руки. Счастливица! Будешь придворная дама, ведь он любимец государя и далеко пойдет, — с сияющим лицом говорила нам графиня Закревская.

— Ах нет, этого нельзя! — с испугом перебила я тетку.

— Как нельзя! Почему нельзя? Отчего нельзя? — покраснев от злости и забывая, что мы на улице, начала кричать на меня Аграфена Федоровна.

— Да оттого нельзя, что я ехала вам сказать, что выхожу замуж за литератора Павла Павловича Каменского, папенька дал ему слово.

— Il est fou, ton père![236] Это еще что за новости? Откуда вы выкопали какого-то Каменского, верно, дрянь какая-нибудь! Надо скорей послать ему отказ!

— Совсем Каменский не дрянь! Он юнкер с Георгиевским крестом, приехал, с Кавказа, он литератор, друг Марлинского и очень хорош собой, — обидевшись до слез, принялась я защищать моего жениха.

— Vous avez tort, Agrippine, Kamensky est un jeune homme très comme il faut[237]. За дрянь Theodor нашу Машеньку не отдаст, — обидевшись в свою очередь, строго вставила свое словцо тетка Надежда Петровна.

Аграфена Федоровна не унималась и кричала все громче, так что проезжие на нас оглядывались.

— Дрянь, дрянь! Отсюда вижу, что дрянь! Вы, кажется, все с ума сошли! Как? Я тебе говорю, что князь Кочубей красавец, богач, просит твоей руки, а ты хочешь выходить замуж за какого-то Каменского!

— Да, хочу за Каменского! И не откажу ему только за то, что он не князь и не богат, а Кочубея вашего знать не хочу! — в свою очередь распетушилась я.

На эти слова мои графиня до того вышла из себя, что совершенно забылась, вскочила в экипаже на ноги и с высоты своего величия плюнула прямо в нашу маленькую колясочку, обругала меня дурой, приказала людям везти скорей себя домой и исчезла из наших глаз.