Воспоминания

И не одни ребятишки приглядывали за неутешною вдовицей; кроме них, каждую ночь забирались в грот какие-то шалопаи-студенты, прятались по темным уголкам и оттуда следили за каждым движением графини, как она то полежит на плите, то походит по гроту, плачет, рыдает, слезы свои собирает в богатый батистовый носовой платок и потом кладет его между розанов на могилу своему Адольфу…[135] Все это, должно быть, сначала очень забавляло шалунов-студентов, но скоро им надоело быть только наблюдателями; им самим захотелось принять участие в этой ночной трагикомедии. Вот раз, перед приходом графини, забрались проказники в грот, сдвинули плиту с пустой могилы, один из них спрыгнул в склеп и притих, а другие задвинули над ним плиту и попрятались… Приходит графиня; как всегда, плачет, рыдает и упрекает обожаемого супруга за то, что он покинул ее одну на белом свете… И вдруг из недр земли страшный замогильный голос отвечает:

— Я здесь, я жду тебя, приди ко мне!..

Быстрее молнии улепетнула вдова из грота, студенты с громким хохотом убежали восвояси по Адольфовой аллее…

С тех пор графиня в грот ни ногой… Говорили — не знаю, правда ли это, — что и говорящего покойного супруга после этого вырыли и отправили похоронить на родину в Италию и что будто бы теперь обе могилы в гроте пусты… Сама же графиня Полье, не подновляя ежедневно своего горя ночными ламентациями[136], видно, скоро забыла своего незабвенного Адольфа, потому что вышла в третий раз замуж за неаполитанца князя Бутера.

Но «не суди и не осужден будеши».

Теперь, верно, и самой княгини Бутера нет на Божьем свете… Мир праху ее!.. И да сбудется над нею священное обещание: «Она много любила и много ей простится!»

Со вторым Парголовым я расстаюсь ненадолго, потому что я там жила и девушкой и замужней женщиной, и много у меня связано с ним интересных воспоминаний. А теперь уже осень, пора вернуться в Петербург и поговорить о моей милейшей Академии художеств.

VIII

Возвращение в Петербург. — Анекдот. — Братья Чернецовы. — Перемены в кругу, наших знакомых. — Карлики Ромул и Софрон Осипович. — Забавы княгини Васильчиковой. — Отношения моих родителей к крепостным. — Медвежонок и А. Н. Оленин. — Милостивое обращение императора Николая Павловича с моим отцом. — Нога славянина. — Доброта И. П. Мартоса. — Академическая церковь и ее причт. — Свадьба дочери И. П. Мартоса. — Кончина бабушки и дяди.

По переезде из Парголова в Петербург папенька усердно принялся за обычную работу: всякое утро усаживаться в кабинете у окна вырубать свои медали. Но его часто отрывали от занятий; почти ежедневно к нему приходили с просьбами о принятии в ученики Академии каких-то мальчиков, и это отнимало у него много времени. По этому поводу маменька, рассказывала нам забавный анекдот, в котором ей самой пришлось играть роль.

Мать какого-то мальчика, вероятно, подумала, что прием ее сына в Академию будет вернее, если она забежит вперед попросить покровительства графини Анны Федоровны. Так она и сделала. Забралась прежде к маменьке и стала слезно умолять ее упросить супруга своего принять в число учеников Академии ее бедного сына.

— Отчего же вы, моя милая, не обратились прямо к графу? Я, право, тут ничего не могу… Это совсем не мое дело… — ответила этой женщине маменька.

— Ваше сиятельство, заставьте за себя вечно Бога молить! Ведь все говорят, что коли вы за кого супруга вашего попросите, то того они непременно примут… А мальчик у меня такой смирный, богобоязненный!..

— Да ведь не в том дело, милая моя; надо знать, имеет ли сын ваш способности к художеству? — спросила мать моя.

— К художеству? — с испугом вскрикнула несчастная мать, — к художеству? Да избави Боже!.. Благодетельница моя! Никаких у моего сына способностей к художествам нет… Он у нас ведь в страхе Божием воспитан, он у нас ведь не дурак какой-нибудь, он у нас в школе, он уж очень ученый: всю эту ашетрию, манетрию и фиц под фискал[137] давно уж прошел, а насчет художеств — Бог помиловал! Он у нас их и в голове не держит…

Так я и не знаю, — взяли ли тогда этого ученого мальчика без художеств в ученики Академии.

А вот в другой раз, на моих глазах, пришли к папеньке два крестьянские мальчика в лаптях, стареньких кафтанишках, — так эти сразу завоевали сердце отца моего.

— Чего вы желаете, ребята? Что я могу для вас сделать? — ласково спросил у них папенька.

— Мы рисовать хотим, — ответили в один голос оба мальца.

— Да вы разве умеете рисовать?

— Умеем.

— Что же вы рисуете?

— Корову — так корову, лошадь — так лошадь: что видим, то и рисуем.

— Что же, вы принесли мне показать ваши рисунки?