Воспоминания Анатолия. Документальная трилогия. Том первый

Вставать не обязательно! Можно пописать так, чтобы вся жидкость, просочившись через матрас, стекла тонкой струйкой в стоящий под кроватью, ночной горшок… Наутро, мне пришлось выслушивать, упрёки мамы и ехидные замечания, младшего брата. С тех пор, я больше не выдавал подсознанию, расплывчатых команд, что принесло действенный результат! Теперь, желая помочиться во сне, я не находил укромных мест, а повсеместно сталкивался с любопытными, гуляющими людьми. Поэтому вовремя просыпался, слазил с кровати и писал в горшок.

В разгар зимы, когда мы возвращались домой, из поселкового центра, произошёл любопытный случай, наглядно свидетельствующий о меткости Николая Гурьевича. На нашем плетне, я заметил крикливую сороку, которая зазывала перелететь поближе, своих галдящих соплеменниц… Причём её диковинное оперение, красиво искрилось и переливалось на солнце, в ярко-синих полутонах. Так что я, пожелав заполучить диковинные перья, выпросил отца, добыть трещотку!

Подтачиваемый болезнью родитель, недовольный громкой какофонией, перекликающихся птиц, решил меня не переубеждать и сходив домой, вышел на крыльцо с малокалиберной винтовкой. Которую в просторечии, все называют «тозовкой». После краткого прицеливания, прозвучал негромкий выстрел, напоминающий щелчок кнута и сварливая сорока, исчезла с заиндевевших прутьев. Я радостно бросился вперёд, не понимая того, что по моему желанию, погибло живое существо! Подняв птицу, я почувствовал себя обманутым. Так как, её оперение, стало неказистым и блеклым.

Мой отец, никогда не промахивался. Вот яркий пример, меткой охоты на полевых косачей. Однажды в короткий, солнечный день, мы проезжали в кошевке, запряжённой парой, по заснеженной, лесной дороге. Мой взор, услаждали разлапистые ветки, придорожных деревьев. Которые были украшены, искрящимися на солнце, кружевами пушистого снега. Как вдруг, на пару с отцом, я заметил на поодаль стоящей, высокой лиственнице, выводок распушённых тетеревов.

Николай Гурьевич, остановил лошадей и не вылезая из кошёвки, вскинул тозовку… Маленький затвор, часто заклацал, выплёвывая стреляные гильзы. Тем не менее, раскатистое эхо, от его негромких выстрелов, не побеспокоило отдыхающих птиц, а когда они почуяв неладное, полетели в лес, под деревом осталась, упитанная четвёрка краснобровых красавцев. Отец попросил: «Сбегай Анатолий, принеси добычу. Будет вечером, наваристый суп!».

Я ринулся к лиственнице, проваливаясь в рыхлый, ещё не прибитый ветрами, накануне выпавший снег. Подобрал тёплых, ещё трепыхавшихся косачей и понёс к нашей кошёвке. Понятливо жалея родителя, ходившего только с тростью. Из-за того, что на фронте, помимо прочих ранений, крупный осколок мины, ударил его в пах, пронзил тело и вырвав кусок мяса, вылетел из ягодицы…

Третий случай, явно свидетельствующий о меткости Николая Гурьевича, произошёл позднее, когда мы с Валеркой, были подростками и вместе с родителем, поехали в посёлок Сарала. Который находился в предгорьях Саян, в пятидесяти километрах от нашего Копьёво. Мы ехали в ходке, запряжённом парой, леспромхозовских лошадей. Вдоль дороги, метров через сорок, стояли телеграфные столбы. На одном из них, метрах в двухстах от нас, сидел небольшой, степной кобчик.

Примечательно, что в тот год, по нашей стране разъезжали столичные лекторы, которые рассказывали людям, о вреде расплодившихся, пернатых хищников. Поэтому для пользы дела, Валерка решил подстрелить хищника и попросил отца, остановить лошадей. Братец чувствовал себя, вполне уверенно, так как недавно, стал разрядником по стрельбе и жаждал подходящего момента, чтобы похвастаться своим умением. Ведь призовая тозовка Антониды Прокопьевны, нашей бабушки, выигравшей районные соревнования по стрельбе, в 1936 году, была с нами…

Родитель усмехнулся и остановил ходок. Брат пристроился в придорожном кювете и прицелившись, выстрелил. Кобчик дёрнулся, взмахнул длинными крыльями и перелетел на соседний столб. Отец покачал головой, а я поддразнил: «Мазила!». Валерка засопел и стал оправдываться, ссылаясь на большую дистанцию, а затем торопливо, вставил в казённик, новый патрон. Я скептически прикинул расстояние, которое возросло, примерно до двухсот пятидесяти метров.

Николай Гурьевич попросил: «Дай-ка сюда тозовку, сын!». И держа ружьё на весу, не слезая с заднего сиденья ходка, навскидку прицелившись – выстрелил! После чего кобчик, беспорядочно замах крыльями, свалился на землю. «Вот так нужно стрелять!» – сказал отец и вернул тозовку, недовольному Валерке.

В декабре тысяча девятьсот сорок пятого года, по совету районных эсулапов, Николай Гурьевич решил переехать жить и работать, на Северный Кавказ. Так как, после Сталинграда и двухгодичного пребывания в госпитале, у него развился туберкулёз лёгких. Из-за которого весной и осенью, с удручающим постоянством, случались губительные обострения. Мне вспоминается ЗиС-5, старенький газогенераторный грузовой автомобиль, на подножке которого из Мендоли, уехал мой отец.