Воспоминания ангела-хранителя

Дойдя до верхней ступеньки, Альберехт увидел гостей Эрика: две девушки и молодой человек сидели среди подушек на полу, устланном толстыми коврами. Гости его не видели, и он на несколько мгновений остановился, чтобы собраться с мыслями. До него донесся запах алкоголя и табака.

В свое время Эрик переделал весь чердачный этаж, так что теперь здесь было единое пространство, декорированное восточными коврами и восточными медными изделиями. Вместо дверей в четыре угловые комнатки, находившиеся под башенками, висели шторы из бусин. Раздвижные стеклянные двери, сейчас открытые, отделяли пространство с коврами от примыкающей к нему террасы на крыше. И на этой террасе Альберехт увидел Эрика, ярко освещенного солнцем, с биноклем в руке и чем-то вроде шлема на голове.

Одна из девушек была поразительно похожа на Грету Гарбо. Она заметила Альберехта, он кивнул ей и двинулся дальше.

– Эрик! – позвала девушка.

Эрик обернулся. Шлем у него на голове оказался дуршлагом. Это рекомендовалось в газетах.

– Берт!

Эрик вбежал в комнату, снял дуршлаг с головы, схватил руку Альберехта и, делая вид, что нечаянно натолкнулся на него, прошептал:

– О девочке ни слова!

– Прости! – воскликнул он громко, – я наступил тебе на ногу?

– Все в порядке, – сказал Альберехт.

Эрик потянул Альберехта вниз, на ковры и подушки.

– Познакомься, это Герланд, – сказал Эрик и на мгновение положил руку на копию Греты Гарбо, – мы очень любим друг друга. Это мой лучший друг Берт.

– Здравствуйте, Берт, – сказала Герланд и, улыбаясь, подала ему руку, но от смущения вытянула ее недостаточно далеко.

– Здравствуйте, Герланд, – ответил Берт и дотянулся до ее руки.

– А этот молодой человек – Алевейн Ленман, – сказал Эрик, – поэт-вундеркинд, которого я сам открыл. В следующем месяце у нас выходит его первый сборник.

– Привет, – сказал Алевейн и помахал рукой.

Альберехт, оказавшийся рядом со второй девушкой, встретился с ней глазами.

– Альберехт, – представился он.

– Трюди Ленман.

– Альберехт – это его фамилия. Гроза преступного мира, прославленный прокурор.

– Ах это вы и есть? – сказала Трюди. – Я восхищаюсь тем, что вы отказались преследовать Ван Дама. Настоящий мужественный поступок. И что теперь будет с Ван Дамом?

– Понятия не имею, – ответил Альберехт, – это должен решить судья. Но все документы по делу Ван Дама сгорели. Час назад здание суда разбомбили.

– Ого! – воскликнул Эрик. – Мы отсюда видели, как немецкий самолет сбрасывал эти бомбы.

– Мой заместитель Бёмер погиб, – сказал Альберехт, – я разговаривал с ним за десять минут до бомбежки.

Гости Эрика забросали его вопросами, и он рассказал им всю историю, но не в той трагической тональности, как только что рассказывал ее Мими. Он не хотел себя выдавать, ведь этих людей он видел впервые в жизни. Для них он – прославленный прокурор, потребовавший освобождения журналиста от преследования, такой человек не теряет хладнокровия.

В конце концов Алевейн Ленман сказал:

– Ван Дам в любом случае наложит в штаны. Как вы думаете, менейр Альберехт, когда придут немцы, что будет лучше для Ван Дама – чтобы судья освободил его от преследования или назначил наказание? Думаю, к тому моменту, когда будет приниматься решение, Гитлер уже займет Нидерланды, и какое бы постановление ни вынесли, всем понятно, что Ван Дам оскорбил Гитлера.

– Это факт, – сказал Альберехт, – что в Германии немцы отправляют за колючую проволоку кого хотят, без малейшей видимости следствия и суда. Но если они займут Нидерланды, то с точки зрения международного права здесь они не имеют права делать, то что им заблагорассудится.

– Международное право! – сказал Эрик. – Можно подумать, что оно их так волнует.

Алевейн сказал:

– Осудят его или не осудят, боюсь, что Ван Дам в любом случае уже засветился. Вы, кстати, читали статью, из-за которой пошел весь сыр-бор?

– Слава богу, нет, – сказал Эрик, – Ван Дам так плохо пишет!

– Ерунда, Букбук, человек сознательный должен быть в курсе дела.

Голос Алевейна зазвучал, как у декламатора на сцене:

– «Гитлер, отца которого высрала австрийская шлюха после спаривания с евреем-ростовщиком». Вот как написал Ван Дам. Когда людей обливают грязью, мне это нравится только в том случае, если в грязи сверкает искра поэзии.

– Значит, Ван Дам тоже не любит евреев, – сказала Герланд.

– Ван Дам? Но ведь он сам еврей!

– Ван Дам еврей? – спросил Альберехт.

– Конечно, – ответил Эрик, – ты что, не знал?

– Нидерландскому правосудию нет дела до подобных различий.

– Но мы все равно обращаем на это внимание, – высказался Ленман. – На самом деле все люди антисемиты, только не все считают нужным издеваться над евреями. Считаю, что тот, кто не антисемит, поступает по отношению к евреям несправедливо, очень несправедливо. Ни один еврей не доверяет не-еврею, но если не-еврей утверждает, что он не антисемит, то ему не доверяют еще больше.

– Алевейн любит парадоксы, – сказала Трюди, – но не подумайте о нем плохо. Я за ним еще ни разу не замечала, чтобы он был неприветлив с евреями, и ругать их заочно ему тоже не свойственно.