Воспоминания ангела-хранителя

– Этим людям сейчас очень тяжело. Они живут в полной изоляции. У них нет соседей. Рядом нет никого, кто мог бы помочь. Что бы ты ни думал об Алевейне Лемане, это человек, к которому в подобных случаях всегда можно обратиться. Он сегодня уже два раза у них был, доставил еду и все, что нужно. Целый час колесил по округе на велосипеде, надеясь найти хоть какие-то следы девочки. Он считает, что она исчезла только сегодня утром. Я не говорю ему правду, а то еще пойдет в полицию.

Эрик налил себе полрюмки водки.

– Ни о чем другом не могу думать, – сказал он. – Эти старики, эта бесследно исчезнувшая девочка… Среди хаоса. Бог его знает, может быть, она заблудилась, может, ранена, все может быть.

– Наверное, – сказал Альберехт.

– Она вышла из дома с письмом в руке, собиралась опустить в почтовый ящик.

– Да-а?

– Письмо ее дяде в Прагу.

– Да.

– Ерундовское письмо, дело не в нем. Но было бы интересно узнать, опустила она его в ящик или нет.

– Почему?

– Как ты не понимаешь? Если она письмо не опустила, это значит, что с ней что-то случилось до того, как она дошла до ящика. А ящик совсем недалеко от их дома.

– Об этом можно справиться на почте, – сказал Альберехт.

– Я уже пробовал. Но они не смогли мне помочь. Письмо, опущенное в четверг без четверти четыре, на следующее утро уже увозят из почтового отделения, а мне эта мысль пришла в голову только сегодня.

– М-да.

– Конечно, можно было бы выяснить у дяди в Праге, получил ли он письмо, но в нынешней обстановке…

– Пока еще от него придет ответ… И даже если он письма не получил, это нам ни о чем не скажет.

– Наверное, сейчас теряется немало писем, – сказал Эрик грустно, – но эта загадка не дает мне покоя.

– Вчера я услышал очень странную вещь, – сказал Альберехт. – Приходит ко мне Бёмер и говорит, что в сбитом немецком самолете оказался список разыскиваемых лиц. Список голландцев, которых немцы хотят срочно забрать в гестапо.

– Во дают фрицы, – засмеялся Эрик. – Но пока что мы забираем и сажаем их самих.

– Пока что, – сказал Альберехт. – Так вот Бёмер рассказал, что в этом списке есть Ренсе.

– Ренсе? С какого перепуга?

– Я сразу пошел к ним. Ренсе ни о чем слыхом не слыхивал.

– Чокнулись они, что ли? Если хотят забрать Ренсе, то пусть забирают все детские сады подряд. А что по этому поводу думает сам Ренсе?

– Думает, что причина в его искусстве, потому что он опережает время лет на пятнадцать. Дегенеративное искусство, видишь ли. Гитлер такое дело сжигает.

– Дегенеративное искусство. Ах ты, боже мой. Дегенерировало еще в 1910 году. Бедняга Ренсе.

– Так всегда говорят о новых направлениях люди, настроенные против нового: что все это старо как мир.

– Старое, новое, – сказал Эрик, – меня это мало волнует. Важна личность художника. Цельная личность, понимаешь? А что касается Ренсе, то, увы, могу сказать одно: растительность на лице есть, но лица нет.

– Какая-нибудь синяя картина в духе Ренсе смотрелось бы у тебя на стене совсем неплохо.

– Конечно. Как только выберу время, нарисую.

– Но я считаю, что Ренсе в любом случае надо помочь. Мне совсем не хочется, чтобы его посадили в концлагерь. Ему лучше всего уехать в Англию.

– Ты ему не можешь помочь?

– Могу дать ему триста гульденов. Больше у меня сейчас нет. Банки откроются самое раннее во вторник. Или вообще не откроются.

– А что говорит Паула?

– Паула сразу загорелась. Думает, что в Англии будут иметь успех ее гравюрки. Но Ренсе не хочет расставаться со своими картинами.

– Я могу взять их на хранение.

– Можешь. Но если на твой дом упадет одна-единственная бомбочка, то и твоей собственной коллекции каюк.

– Может быть, эта опасность для Ренсе только мнимая.

– Брат Винсента ван Гога всегда ему помогал, хотя картины ему, возможно, не нравились.

– Я и не знал, что ты так любишь Ренсе.

– Если я бывал к нему несправедлив, то очень сожалею об этом. Сегодня утром, когда у меня на глазах рухнуло здание суда, весь мой кабинет, все досье… Когда такое увидишь, начинаешь понимать, до чего все на свете хрупко и что, испуская последнее дыхание, будешь думать о том, что все-все в своей жизни сделал неправильно. Все-все.

– Наверняка построят новое здание суда.

– Над которым будет развеваться флаг со свастикой. Но у меня ничего не осталось. Вообще ничего. У меня больше нет Сиси, а если я лишусь еще и Ренсе…

Эрик взял рюмку, наполнил ее хересом на треть и протянул Альберехту.

Я слушал их разговор, затаив дыхание, и с надеждой ждал, когда Альберехт придет к выводу, что важна только Любовь; боясь нарушить ход его мыслей, я не произносил ни слова.

– Два глотка тебе не помешают.

Альберехт сделал глоток, подумал: «Это яд, – подумал: – среди того, что я хотел сделать в своей жизни, было ли хоть что-нибудь, не содержащее яда?»

Сделал второй глоток.

– А ты своими глазами видел список? – спросил Эрик.

– Нет, и Бёмер тоже не видел, но ему рассказали.

– А мы можем посмотреть его сами?

– Не знаю, под каким предлогом его получить.

– Интересно, есть ли в нем Лейкович.