Воспоминания ангела-хранителя

– Ну что ты, Берт. Прославится! Я всегда говорю, что искусство Ренсе и ему подобных – все равно что джаз. В течение года этот мотив насвистывает на улице каждый мальчишка из мясной лавки, а на следующий год его никто и слушать не хочет. Например, Мондриан уже давно ушел в прошлое. Как и Равель. Как и Эрик Сати. Как Шенберг с Веберном. Шум, шелест, шорох, треск, и больше ничего. А вот Шуберт, Моцарт и Бетховен – это музыка. Они останутся навсегда. Никогда не смогут надоесть.

ФАРЫ его машины рисовали на асфальте синие круги. По тротуарам с обеих сторон от проезжей части шли люди с фонариками, ни на секунду не останавливающиеся. Казалось, он плывет среди ночи по синему каналу, по сторонам которого покачиваются светящиеся цветы. Он ехал медленно-медленно, ожидая, что в любой момент может наехать на человека, незаметного в темноте, или на собаку, или даже врежется в дерево. И непрерывно думал о матери, о Ренсе, о Пауле.

– Чудик, – сказал черт, – зачем так расстраиваться из-за родственников с их смешанными чувствами? Когда ты наконец повзрослеешь?

Куда лучше думать о красавице-соседке Эрика. Ты бы хотел, чтобы она сейчас сидела с тобой рядом в темной машине, одетая в то самое платье без рукавов? Поскольку фонари не горят, ты мог бы где угодно остановиться, чтобы поцеловать ее в первый раз и чтобы она заключила тебя в свои восхитительные объятия.

И он добрался до дома, воображая, что застанет Лину у себя в комнате, что она у него останется и поможет ему все-все забыть.

ЕМУ, похоже, снилось что-то, связанное с его безвыходным положением. Что он обсуждал его с кем-то, кто давал ему советы, но существовал только в его сне?

Эта последняя мысль – заблуждение, ведь я остаюсь рядом с ним и когда он бодрствует.

Как бы то ни было, на пятый день войны у него наконец-то возник конкретный план, в соответствии с которым он будет действовать.

Он чувствовал себя отдохнувшим и бодрым. Погода была такая же солнечная, как и все эти дни, и ясность намерений гармонировала с ясностью неба, так что казалось, будто его мысли образуют единое целое с окружающим миром, а намерения его полностью соответствуют всем божеским и природным законам.

Надо постараться навсегда забыть Сиси.

Если война закончится благополучно, если Нидерланды отразят нападение немцев, он явится в полицию с повинной. Но если немцы продолжат наступление и оккупируют страну, он приложит все усилия, чтобы бежать в Англию. Он запишется в армию и своей гибелью в бою против немцев искупит вину перед девочкой и ее приемными родителями. Оставаться в Нидерландах и продолжать скрывать свой поступок, чтобы не унижаться перед немцами, казалось ему невыносимым. Это было бы не чем иным, как использовать немецкий антисемитизм в своих интересах. Пойти и сдаться? В имеющихся обстоятельствах это исключено. «Что?! – скажет гад-немец. – Вы задавили девчонку-еврейку? И бросили в кусты? Ну и что? Зачем вы нам это рассказываете? С какой целью? Может быть, ждете, что мы дадим вам орден?»

Так что – в Англию! Поговорить еще разок с Сиси, рассказать, как было дело. Нет, мы видимся в последний раз, я пришел только для того, чтобы тебе исповедаться. Нам нельзя больше видеться. Запишусь в армию. Надеюсь, меня убьют. Прощай.

Но побрившись и причесавшись, Альберехт задумался: а что же он должен сделать сейчас, в данный момент. Принять благое решение – это отлично. Но если речь идет о таком намерении, которое невозможно осуществить в сжатые сроки, то возникает вопрос: что делать, пока ты еще далек от цели.

Погрузившись в мысли, он надел шляпу, запер дверь квартиры и стал спускаться по лестнице.

Закрывая за собой дверь подъезда, Альберехт увидел, что именно в этот момент к тротуару подъехал на велосипеде полицейский и остановился совсем рядом с «рено вивакатр». Альберехт посмотрел на полицейского, а тот посмотрел на него. Знает ли он этого полицейского? Нет, лицо незнакомое. Альберехт спокойно направился к своей машине, сунув правую руку в правый карман, где у него лежали ключи, а полицейский тем временем прислонил велосипед к фонарному столбу.

Теперь полицейский совершенно явно сделал шаг навстречу Альберехту, привычным жестом снимая перчатку с правой руки. Сомнений в его намерениях не оставалось. «Не смеши народ, не притворяйся, будто ты его не видишь», – сказал я моему подопечному. И Альберехт остановился рядом с машиной.

Полицейский приложил руку к фуражке и сказал:

– Вы случайно не прокурор Альберехт?

– Он самый. А что?

– Вас больше не видели в прокуратуре. И мне сказали, что если я вас увижу, то должен передать вам привет от председателя суда Ван ден Акера. Когда вашего тела не нашли под обломками, все очень разволновались.

– Разволновались? Не понимаю. Можно же было послать мне извещение.

– Вероятно, до сих не представилось случая. Мне только сегодня утром дали поручение поехать к вам домой. Это чудо, что вы пережили бомбардировку здания суда! Двенадцать погибших и двадцать шесть раненых. Вы хорошо себя чувствуете?

– Сегодня уже ничего.