Воспоминания декабриста о пережитом и перечувствованном. Часть 1

Когда я видел Наследника Великого Князя Александра Николаевича (ныне, 1878 году, царствующего Государя Императора) еще мальчиком, катавшимся за Нарвской заставой в 1824 году на камчатских собаках, могли ли мы думать тогда, что этот царственный отрок, на наших глазах рожденный и возраставший, еще при нашей жизни совершит великое дело обновления Отечества, исполнит нашу заветную мечту, которую мы хотели осуществить революцией, мятежами и кровопролитием! Могли ли мы думать, что он совершит это возрождение движимый одними высокими побуждениями своего сердца, в котором, по выражению апостола, не тесно помещается весь его многомиллионный народ, что он освободит не только свой русский народ, но и все иноплеменные народы, подвластные России, и даже там уничтожит неволю, где невольничество досягало почти времен доисторических, как в Бухаре. Какая революция могла бы совершить без потоков крови то, что совершил божественною благостию вознесенный и увенчанный Царь! Не чудо ли это божественного всемогущества и милосердия? В несколько дней совершить то, чего другие или, лучше сказать, все народы достигали многие столетия, и достигали страшными потрясениями, злодеяниями, бедствиями, извращением человеческого разума, отрицанием Бога и всего святого! Он осенил себя всесильным знамением креста, которым осенить себя воззвал и народ свой, и Господь не постыдил его веры и его упования! Россия возрождена, путь к добру, правде и счастию указан и проложен! О, если бы мы все, русские, шли этим путем веры в Господа нашего Иисуса Христа под водительством огненного столпа нашей Православной апостольской Церкви, которая есть столп и утверждение истины, и исполняли бы заповеди Его, каждый на том месте, где поставлен, а не следовали бы чуждым нам учениям ложного мудрствования и безбожия, — то какое благоденствие водворилось бы между нами!

Приехав в Иркутск, мы пробыли тут несколько дней; помню, что были у губернатора Цейдлера, где обедали вместе с капитаном Головкиным. Тут я опять встретился с моим товарищем капитаном Николаем Викторовичем Головниным, начальником тамошней флотилии, который каждый день присылал за нами к обеду свой экипаж, и мы проводили у него целый день. Если он еще жив, то да примет свидетельство сердечной благодарности старого товарища и однокашника. Благородный, прямодушный, честный моряк и не мог поступить иначе с товарищем и другом в несчастии; но как не все имели тогда мужество принять с отверстыми объятиями политического преступника, хотя и товарища, а иногда и родного, страшась навлечь на себя гнев Царя, перед которым немногие не трепетали, то это действие моего товарища и друга показывает, какими высокими благородными качествами он обладал.

Распростившись с добрым другом, мы отправились в Красноярск и на пути остановились в Илгинской казенной фабрике у доброго друга нашего, поэта и товарища А.И. Одоевского. Недолго пробыв у него, мы с ним расстались и для этой жизни, и навсегда, потому что более уже не видались. Он умер от тифозной горячки на Кавказе, куда был определен вместе с другими по ходатайству бывшего тогда Наследником ныне славно царствующего Государя Освободителя. В Красноярске мы посетили Семена Григорьевича Краснокутского, у которого с Бобрищевым-Пушкиным и пробыли весь этот день. Он поселился на квартире, взяв к себе своего брата, который не был совершенно сумасшедшим, а только помешанным, все и всех узнавал. Затем, простившись с Бобрищевым-Пушкиным и Краснокутским, я уже один отправился в Минусинск к брату, куда и приехал дня через два или три.

Глава XIV. Минусинск

Приехав в Минусинск, я подъехал прямо к дому окружного начальника. В это самое время он передавал какие-то распоряжения секретарю Окружного совета. Когда я хотел войти в зал, где он ходил, то, увидя появившуюся какую-то фигуру, запыленную и запачканную, он бесстрастно сказал: "Подожди, братец". Я отступил в прихожую. Надо сказать, что на мне был серый байковый казакин, сшитый из байкового одеяла товарища нашего Евгения Петровича Оболенского, своими портными товарищами, между которыми был и он сам. Это было в Петровском остроге. Я приехал 8 июля — время самых сильных жаров, когда сухость сменяется иногда дождем и грязью; приехал на перекладной, и наружность моя должна была представляться особенно интересною, и надо удивляться, что он не бросил все дела и не обратился с любопытством ко мне. Затем, отпустив секретаря, он позвал меня.