Воспоминания декабриста о пережитом и перечувствованном. Часть 1

Когда известие о моем отъезде распространилось между рабочими завода, то интересно привести одно психическое явление, которое доказывает, что нет человека, у которого не сказывался бы тот внутренний голос, который вложил Творец в сердце каждого человека — только человека из всех живущих тварей, как существа разумного. Возбудить этот голос совести в падшем преступнике — вот благородная задача правителей! Мне предстояла дорога горами и лесом на колесах или плыть Леной. Дорога лесом была небезопасна, так как там кочевали обыкновенно беглые с завода и могли напасть и ограбить; но вот приходит ко мне мой приятель урядник и рассказывает, что вчера в обществе каторжников поставлено было сообщить всем и дать знать, что если я поеду горами и кто-нибудь из них тронет меня, то с ним расправятся своим собственным судом, — и это за какой-нибудь кусок холста и рубашку или какую-нибудь копейку! И это в среде отверженных, глубоко развращенных людей! Если же в сердце есть благодарность, это дитя любви, то это сердце, при благом воздействии на него снова любви, может скоро украситься многими добродетелями и возвратить утраченное добро. Повторяю, вот задача правителей!

После многих рассуждений решено было, что мне покойнее будет плыть Леной. Распростившись со своими знакомыми и с сердечным чувством сожаления с милым семейством, которое было истинною отрадою в моем изгнанническом одиночестве, и с милой ученицей моей, я был душевно растроган, так как видел, что и они разделяли мое чувство. Ученица моя сделала такие успехи, что отец не хотел оставить неоконченным начатое развитие и хотел поместить ее куда-нибудь в Москве, что потом и исполнил, как писал мне в Минусинск. Мы сели в тарантас с Василием Тимофеевичем, который взял и сына своего проводить меня и отправить к пристани. Тут уже была готова большая лодка с гребцами, и мы отплыли.

Днем наше плавание было очень приятно.

Левый берег Лены составляют высокие горы, одетые лесом, чрезвычайно живописные, так что я, любитель природы, с восторгом любовался чудной картиной гигантской реки с ее величественными, хотя и дикими берегами. Правый берег имел бечевник, и лодку нашу влекли довольно быстро две лошади, которые сменялись по станциям. Когда же наступали вечера, то необъятные тучи комаров, как полог, закрывали лодку, так что не было возможности дышать. Это была истинная пытка для меня. Рабочие все были вымазаны дегтем, да и все это народ был привычный к этим неудобствам местности, но я решительно не знал, куда деваться. Мне дали с собой огромный полог, под которым я и скрывался ночью; от духоты сон мой был очень плохой.

На третий день нашего плавания мы увидели скачущего по горному берегу тропинкой, на огромной высоте, казачьего урядника, с сумкой через плечо, в сопровождении казака и еще провожатых. Мне сказали, что это нарочный из Иркутска, так как это был обычный способ отправления правительственных депеш, а так как я ожидал своего перевода в Минусинск к брату, то что-то внутри меня сказало, что урядник везет Высочайшее повеление. Это так и было. Только что мы остановились обедать и я велел сварить себе уху из великолепного налима с молоками и принялся обедать, как вошел приехавший урядник и передал провожавшему меня депешу, где повелевалось довезти меня до Верхоленска, а там взять П. С. Бобрищева-Пушкина и ехать вместе в Иркутск, так как Государь соизволил перевести меня к брату в Минусинск, а Бобрищева-Пушкина к брату же его в Красноярск.

Я был в восторге и из глубины души возблагодарил великодушного Государя. В тех обстоятельствах жизни, в каких мы находились, всякое добро, всякое снисхождение, нам оказанное, возбуждали в сердце чувство глубокой благодарности. Оно и понятно: мы были лишены всех прав, нас можно было терзать, уничтожать, лишить даже того, что потребно для жизни и дыхания. И когда в этом безвыходном положении вам оказывают уважение, внимание, приязнь, стараются заставить вас позабыть о том, что вы уже не в том положении, в каком были прежде, и что для всех окружающих вас как будто этим несчастием стали еще выше, когда, говорю, видим на себе все это, понятно, что сердце так умягчается, наполняется такою любовью к людям, что кажется, будто оно прежде не чувствовало так сильно, не могло так любить, как теперь. Несчастливцу надо немного, чтобы сделать его счастливым. Вот поданная рубаха обнаженному, хотя бы и игрою в кости, но от этого не менее страдающему от холода; кусок хлеба голодному, слово утешения угнетенному скорбию, — какие благородные чувства благодарности породили в каторжниках и как смягчили их черствые чувства! Узнав о великодушном разрешении Государя соединить меня с братом, я уже был счастлив, хотя все же это была ссылка, тоже положение вне закона, но я был весел, доволен; я был счастлив в самом несчастии.