Воспоминания и мысли

Мы стали быстро удаляться. Сначала за нами шло десятка три женщин, но вскоре они оставили нас, к большому нашему счастью. Ни одна из нас не знала города, а потому через несколько минут, мы очутились на одной из главных улиц, неподалеку от толпы, яростные крики которой доносились до нас. Чувствуя себя не в состоянии идти дальше, я просила свою спутницу оставить меня одну, а самой отправиться на поиски за извозчиком. Она втолкнула меня в какой-то темный чулан, заваленный пустыми бутылками, и затворила дверь. Я осталась одна в совершенной темноте и прислушивалась к шуму шагов этих разъяренных людей, они проходили мимо чулана, не подозревая моего присутствия. Прошло немного времени, вдруг кто-то осторожно отворил одну половинку дверей, и в полутьме я различила силуэт худой женщины. Это было одно из тех несчастных одиноких созданий, которых так много встречаешь в населенных центрах. Женщина вошла и прошептала: «Это, вероятно, вас преследуют? Как не стыдно так обращаться с дамой. Я не была на собрании, но слышала о вас и следила за вами». Доброта этой женщины составляла полнейший контраст с поведением несчастной, заблуждающейся толпы. Это поразило меня и чрезвычайно ободрило. Госпожа Гампсон вскоре вернулась. Оказалось, что положительно невозможно найти экипаж, а потому ничего не оставалось, как продолжать путь пешком, что мы и сделали. Наконец нам удалось найти приют у одного лавочника, методиста, которого мы знали по имени. Он принял нас с распростертыми объятиями, можно было сказать, что он готов отдать за нас жизнь. Он послал за извозчиком, а тем временем поместил меня посреди своих товаров. «Какое счастье, сказал он, потирая руки, что теперь вы вне опасности!» Женщины, возвращавшиеся с митинга, проходили мимо лавки, и мы услышали обрывки их разговоров. «Она права, донеслось до нас, вполне права, верьте мне». – «Если я когда-нибудь буду иметь право голоса, – услышала я еще, – то, конечно, подам за нее».

Наконец я вернулась к моим славным хозяевам, в их маленькую чистую квартирку.

Надеюсь быть в субботу с вами. Какое благословенное воскресенье проведу я у нашего мирного очага!

* * *

Мой муж имел личных друзей в числе правительственных лиц, с которыми сходился в большинстве политических вопросов. Поэтому положение его было довольно затруднительное, так как он находился в первых рядах отряда, протестовавшего против закона о регламентации разврата. Некоторые из друзей его советовали ему быть осторожным; они находили, что он компрометирует себя как директора колледжа или рискует испортить дальнейшую карьеру своим отношением к закону о регламентации. Он сам прекрасно это понимал. И действительно, последующие годы вполне подтвердили верность его взгляда. Несмотря на это, он всей душой служил нашему делу всем, чем только мог. При этом он ничуть не пренебрегал своими трудными и сложными обязанностями. Хотя его и огорчало несогласие с близкими друзьями и с общественными деятелями, которых он уважал, он все-же не в состоянии был поставить свой личный интерес или политические соображения выше принципа, значение которого стояло так высоко в его глазах…

Иногда борьба принимала острый характер: критики противников, порицания общества и частных лиц, обвинения, клевета и горькие упреки, сыпались на нас, подобно стрелам Апполлиона, падавшим на броню христианина у входа в «Долину тьмы» (voyage du Chrétien, par Bunyan). Нас обвиняли в самых низких побуждениях, видели в нас симпатию не только к жертвам порока, но и к самому пороку. В одном из враждебных лагерей придумали пустить в нас стрелу, которая должна была уязвить нас в самое чувствительное место. Распространили слух, что какие-то неприятности между мной и мужем заставили меня покинуть семейный очаг и пуститься в это приключение, и грубые оскорбления сменялись поочередно лицемерными выражениями сожаления и сочувствия. Нечего говорить, что авторы такой гнусной клеветы принадлежали к числу наихудших развратников, хотя между ними и были представители высшей английской аристократии. Все это только усилило нашу индифферентность к оппозиции, вызванной эгоизмом, пороком или личным интересом, мы еще сильнее почувствовали наше счастье и еще более были признательны за него Господу. Гораздо серьезнее была оппозиция честных противников, людей уважаемых и хорошо воспитанных. Одобрив сначала систему, против которой мы боролись, люди эти стали впоследствии смотреть на нее с недоверием и даже с ужасом…