Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву

На кирпичном заводе работало очень много женщин, я бы сказала, они составляли большинство. Это была изнурительная ручная работа. Особенно трудно приходилось на сушке кирпича. Мокрые, тяжелые кирпичи из специальной глины нужно было быстро укладывать вручную на движущуюся ленту транспортера, подающего кирпичи в огромную сушильную печь. В цехе было жарко и пыльно, постоянно висел запах гари, дышалось с трудом, так как вентиляция работала очень плохо. Даже на погрузке кирпича в грузовые машины работали женщины. Мужчины были в основном только начальниками.

Большинство этих несчастных, больных, замученных женщин были вдовами, мужья которых погибли на войне. Рассчитывать им было не на кого, поэтому, чтобы как-то прокормить себя, а, как правило, еще и детей, нужно было так каторжно работать.

Среди них встречались и матери-одиночки, у которых официальных мужей вообще не было, а дети рождались от внебрачных связей. Дети были, так сказать, незаконными, и государство платило таким матерям мизерные пособия, прожить на которые было конечно же невозможно. В моем садике именно такие незаконнорожденные дети и составляли большинство.

Как-то раз я встретила родственника бывшей заведующей, которого звали Беня. Он тоже работал на заводе. Я с ним почти не была знакома. Поселок наш был небольшой, и мы, конечно, встречались, но даже не здоровались. И вдруг он остановил меня и неожиданно сказал: «Ведь я тоже еврей». И начал говорить на иврите, да так чисто, что я от удивления не знала даже, что сказать. Откуда он знает иврит, я так и не выяснила, но что он оказался подлым человеком, убедилась очень скоро.

Дело в том, что увольнение его родственницы, бывшей заведующей садом, привело к резкому ухудшению продовольственного снабжения всей семьи, к которой он относился. И Беня решил мне отомстить, как будто я была виновата в увольнении этой женщины. Он стал на всех перекрестках поливать меня грязью, рассказывать всякие небылицы, и я начала остерегаться и избегать его.

В тот период во мне бурлила энергия, и я бралась за все. Добилась, чтобы в здании детского сада провели основательный ремонт, так как до ремонта дом имел ужасный вид. Детскую мебель в те годы производили в мизерных количествах, и добыть ее было практически нельзя. Я долго ходила по заводскому начальству, и завод все-таки изготовил мебель для садика своими силами. Хлопот было много, но работа мне нравилась, и эти хлопоты приносили удовольствие.

Когда я приступила к исполнению своих обязанностей, то вначале растерялась, так много было работы. Мне казалось, что переделать все просто невозможно. Но постепенно все налаживалось, и в этом была большая заслуга директора Пенсона, который очень мне помогал, особенно в первый период моей работы в детском саду.

Дима

Саля в одном из своих писем высказала свое большое разочарование по поводу нашего переезда в Москву, но что было делать? Мы с Мишей после долгих раздумий все-таки решили, что в Москве нам будет намного лучше.

После освобождения Саля очень недолго нелегально прожила в Москве, а затем вместе с Димой переехала в Иваново – текстильный центр России. Буквально через несколько месяцев ее вновь арестовали, а Дима, которому было уже тринадцать лет, остался у хозяйки дома, где они снимали комнату. Хозяйка тоже в свое время прошла сталинские лагеря, поэтому с большим сочувствием отнеслась к Диме, которому пришлось бросить обычную школу и пойти учиться в ФЗУ – фабрично-заводское училище, где дети наряду с учебой уже работали и получали какие-то небольшие деньги. Жить Дима продолжал в этой доброй русской семье. Во время летних каникул Дима вдруг появился в нашем поселке, и я неожиданно увидела его стоящим у забора детского сада, где я работала директором.

Я первым делом спросила у него: «Димочка, мама знает, что ты у нас?» – а он как-то грустно ответил: «Если бы мама знала, что я хочу поехать к вам, то она бы не разрешила это сделать». Потом он помолчал немного и продолжил: «Тетя Лена, ты разве не знаешь, что маму опять арестовали?» И тут я уже растерянно посмотрела на Диму, и сердце мое сжалось. Я обняла его, и мы пошли к нам домой. По дороге Дима рассказал мне, что Саля перед тем, как ее увели, успела сказать, чтобы он разыскал Салину сестру или ее подругу Сару Чечик. «Они обязательно тебе помогут, сыночек», – сказала Саля на прощанье. Но Салина сестра, которой Дима написал куда-то, ответила, что не может его принять, так как ее муж какой-то ответственный работник и сын репрессированной родственницы может испортить ему карьеру. Скорее всего, Димина тетя так прямо не написала, но Дима был уже почти взрослым (в таких условиях дети рано взрослеют) и правильно понял смысл письма. Тетка прислала ему немного денег, и на этом их общение закончилось.

Сара, напуганная еще в 1937 году, тоже не приняла Диму и посоветовала обратиться к нам, что он и сделал.