Воспоминания. Из жизни Государственного совета 1907–1917 гг.

Обсуждением настоящего вопроса благополучно закончились прения по основным началам законопроекта о реформе Сената. Постатейное рассмотрение его было отложено комиссией до новой сессии, о предстоящем созыве которой уже определенно говорили. Этим путем был бесшумно ликвидирован конфликт ее с правительством — что касается дальнейшей истории прохождения этого военного закона в комиссии, то нельзя не упомянуть о следующем пикантном обстоятельстве. По странной иронии судьбы осенью 1915 г. в состав ее по списку правых вошел вместо назначенного к тому времени министром юстиции А. А. Хвостова не кто иной, как бывший министр юстиции И. Г. Щегловитов, занимавший до этого позицию бойкота по отношению к ней. Положение его в комиссии оказалось для него мало выигрышным: недаром она успела уже высказать свой определенный и притом единодушный взгляд по всем основным началам законопроекта. К ним при постатейном чтении не приходилось уже возвращаться: оставалась лишь одна чисто техническая сторона работы комиссии, которая была проделана ею в течение летней сессии 1915 г. Представители Министерства юстиции, откомандированные новым министром А. А. Хвостовым, естественно, не могли возражать против принятых комиссией общих начал, с которыми был согласен сам новый глава ведомства. Дело шло как по маслу. Щегловитов все больше молчал и пассивно соглашался со всеми постановлениями комиссии. Он первое время после своей отставки как-то поблек и не только не проявлял никакой воинственности в заседаниях комиссии, но, напротив, втихомолку со свойственным ему je m’en fiche’измом[283] стал даже либеральничать. Припоминаю такой случай: как-то мы с ним в одном из заседаний комиссии оказались соседями (а был я с ним давно знаком по совместной с ним до 1905 г. службе в Училище правоведения[284], где он преподавал, наряду с Н. С. Таганцевым, уголовное право). И вот он тут же стал мне рассказывать разные случаи из практики первого департамента Сената, не особенно лестные для этого воинского учреждения. С внешней стороны его поведение в комиссии было настолько благонравное, что к концу занятий комиссии, когда возник вопрос об избрании докладчика, С. С. Манухин даже предложил избрать И. Г. Щегловитова докладчиком комиссии в общем собрании Государственного совета, что и было сделано. Когда я после заседания спросил Сергея Сергеевича, чем он руководствовался, указывая именно на Щегловитова, на которого абсолютно нельзя положиться, он с хитрой улыбкой ответил мне, что это в данном случае лучший способ обезвредить Ивана Григорьевича.

Приняв на себя роль докладчика, Щегловитов не только лишается возможности выступать против законопроекта, но, напротив, вынуждается всемерно защищать его против возможных нападок со стороны его же друзей, непримиримых сторонников сохранения status quo, если бы таковые оказались. Я покачал головой, но он оказался прав, хотя и в ином смысле, чем он ожидал.

Рассмотрение законопроекта в общем собрании Государственного совета пришлось отложить до осенней сессии 1916 г. Когда был назначен день для слушания законопроекта в общем собрании, от докладчика комиссии в самый этот день поступило заявление, что он не может по болезни явиться в заседание. Не знаю, скрывалось ли за этим намерение оттянуть рассмотрение законопроекта или Щегловитов действительно заболел, но, если у него и было такое намерение, он цели своей не достиг. Переговорив с вице-председателем Государственного совета И. Я. Голубевым, который должен был председательствовать во время прохождения настоящего законопроекта, председатель комиссии С. С. Манухин изъявил согласие заменить отсутствовавшего докладчика. В результате судьба законопроекта оказалась в самых верных руках, так как Щегловитов и в дальнейших заседаниях, посвященных рассмотрению закона, блистал отсутствием.

В общем собрании от части правых, не согласных с основной идеей законопроекта — полной эмансипацией Сената от всяких посторонних влияний и давлений, выступил барон Р. А. Дистерло, сам член комиссии, хранивший глубокое молчание в этой своей роли, но вновь приобретший способность речи ко времени перехода законопроекта в общее собрание. Барон подверг резкой критике все основные начала законопроекта, и, в частности, усиленно подчеркивал, что закон содержит в себе прямое покушение на умаление прерогатив верховной монаршей власти. Такое умаление он усматривал в отмене возможности принесения всеподданнейших жалоб на определения департаментов Сената и, в особенности, в лишении монарха права приостанавливать исполнение сенатских определений. Последним указанием барон, между прочим, до крайности напугал председателя Государственного совета А. Н. Куломзина. Последний под сурдинку дал понять, что если подобные постановления будут сохранены в законопроекте, он, в случае окончательного принятия его в таком виде, сочтет нужным рекомендовать государю не утверждать нового закона.