Воспоминания Калевипоэга

Всякое начало трудно — это в полной мере относится и к дороге в Ад, которую несведущие люди безосновательно объявили гладкой и широкой. Однако постепенно путь стал легче, и я смог распрямиться во весь рост. Подземный ход привел меня в уютное сводчатое помещение, в коем узрел я неведомое и невиданное чудо:

Лампа с потолка свисала,
Заливая красным светом
Все, что видно было взору.

Многочисленные исследователи «Калевипоэга» этот превосходный светильник называют анахронизмом. Пускай называют как хотят, но светил этот анахронизм отменно. Грамотному человеку не было нужды брать глаза в руки, чтобы прочитать вырезанное на массивной дубовой двери изречение (в то время бывшее для меня непонятным):

CREDO, QUIA ABSURDUM EST.

Я разглядывал надпись на двери и вспоминал про трех поваров, варивших в котле изысканное варево из волшебных трав.

Видать, здесь, в подземном жилище, проживает культурная и зажиточная публика, подумал я. И тут до моих ушей из-за дубовой двери донеслись жужжание прялок и прелестная трехголосная песня.

Троеустно восхваляли пряхи высокое качество обрабатываемого ими сырья и выражали одобрение надежности прялок, но песня сия не была веселой. В последнем куплете прямо говорилось, что еще не изжиты существенные недостатки в организации досуга, главным же недочетом следует считать отсутствие кавалеров соответствующей квалификации.

Плесневеем мы от скуки,
Мы мертвеем от печали,
День и ночь за прялкой сидя.
На любимого не глянешь,
Не подашь руки родному,
Дорогого не приветишь!

Жалобы такого рода, да еще громкие, на мой взгляд, были несколько неуместны и даже неприличны, но пряхи, надо полагать, не подозревали, что их кто-то слушает. И стало мне грустно, и невольно вспомнил я о своих промашках. Однако при пустом мамоне не до церемоний, и соловья баснями не кормят.

Постучался я в дубовую дверь. Песня смолкла. Послышались сдавленное хихиканье и шорох, но дверь открывать не торопились. Совсем напротив. Было слышно, как топают, убегая куда-то, две пары резвых ножек. Потом вновь зажужжала одна из прялок и прерванная песня возобновилась.

Следует заметить, что голос певицы был нежен и звонок, словно аккорды струн арфы, и, несмотря на голодное бурчание в брюхе, затрагивал тонкие струны моей души Я опять толкнулся в запертую дверь. Безрезультатно. Дубовые створки даже не шелохнулись. Что же делать-то? Ничего другого не оставалось, как тоже запеть. Я не счел нужным заниматься самовосхвалением и, не упоминая о своих больших мослах и высоком лбе, решил прибегнуть к посулам:

Я из города привез бы
Лент, колец, платков без счета
Да шелков прилавок целый…

Весьма странно, но из-за двери в ответ снова послышалось хихиканье. Как может подобное соблазнительное предложение вызвать у женщины смех, было мне совершенно непонятно. Ужели придется с пустым брюхом на землю возвращаться? И тут наконец уже знакомый нежный голосок произнес из-за двери, что, мол, ладно уж, входи, коли пришел, у нас тут не принято от ворот поворот давать. А для тех, у кого кишка тонка, дверь отворить, возле нее два сосуда поставлены, правый из коих мощь увеличивает.

— Путник, отбрось опасения, омочи персты свои в сосуде!

— Никого я не боюсь и прекрасно своими силами могу дверь одолеть. Ну, а впрочем, так и быть, — ответил я надменно, сунул пальцы в правую кадушку и толкнул дверь. Не успел дотронуться, она распахнулась настежь.

Передо мной стояла пригожая яснолицая дева. Скромно улыбаясь, она приглашала меня переступить порог, промолвив, что, к сожалению, хозяина дома нет, он находится в двухдневной туристической поездке.

Я собрался было обменяться с девой рукопожатием, но та отпрянула, словно ужаленная: предварительно я должен воспользоваться второй жидкостью, поскольку моя излишняя мощь для интерьера Ада, не говоря уж о девьих перстах, весьма пагубной может оказаться. Я окунул руку в другую кадушку и тут же почувствовал, как по всем членам побежали мурашки и некая сладостная слабость меня объяла.

И я взошел в прихожую горницу.

Ну и поднакопили же в этом доме добра! Шик, и люкс, и экстра-класс! Золота повсюду навалом, мало того, что вся утварь вокруг сверкала, даже на прялке висели золотые нити. Дева указала рукой на большое кожаное кресло с тисненой позолотой, а сама села на золотую скамеечку за прялкой.

Сидел я, рот открывши, не зная, куда руки девать, однако ж приметил, что девица-то на меня поглядывает.