Воспоминания мёртвого пилота (СИ)

"Что за резкий запах? Аж в голове просветлело". Приоткрыв глаза я увидел, что надо мной стоит офицер в белом халате, из-под которого виден морской китель.

"Только врачи, служащие на боевых кораблях и подводных лодках придерживаются старой флотской традиции носить белый халат поверх формы, - радостно подумал я. - Значит, меня всё-таки нашли и я пока ещё в руках врачей, а не на допросах у следователей. Хотя, мне этого всё равно не избежать".

Я попытался приподняться на локти.

- Лежи, счастливчик, и не шевелись, - сказал военврач. - Хотя бы пока будешь под капельницей.

В моей левой руке торчала игла, а по всему телу разбегалось тепло.

- Глюкозу вливаете? - спросил я.

- Да, - коротко ответил он, продолжая делать записи в своём журнале.

Как я обожал тогда этого доктора-подводника. Наверно так, как пациент обожает хирурга, который на вопрос прооперированного: "Доктор, я жить буду?", вместо не оставляющего надежды ответа: "А зачем?", улыбнётся и просто скажет: "Обязательно". В моём взгляде на него было больше тепла, чем капель воды в ненавистном мне Тихом океане.

Только те, кто по собственному опыту знают, что значит получить помилование Верховного Совета СССР будучи приговорённым к смертной казни, поймут мои истинные чувства.

- Какое сегодня число? - соскучившийся по общению спросил его я снова.

- Восемнадцатое, - ответил врач и поняв, что от меня ему не отвертеться, отложил свои записи в сторону.

- Один из моих товарищей умер два дня назад, а второй пять.

Мне казалось тогда, что это имело для него какое-то значение.

Он промолчал.

- Как меня нашли? - спросил я после паузы.

Доктор коротко рассказал, что при возвращении на родную базу из подводного похода, последние пятьдесят морских миль лодки всегда идут в надводном положении. Вскоре после всплытия вахтенный офицер, стоящий на рубке, доложил, что видит оранжевый спасательный плот, а дальше всех интересовало лишь одно: есть ли на нём живые люди или нет.

- Мы уже сообщили в штаб о тебе.

Он взглянул на часы и добавил:

- Через час будешь на берегу. Думаю, что машина медицинской помощи из госпиталя тебя уже ждёт.

На берегу меня встречали командир эскадрильи и капитан Лиховцев. За то время пока меня перекладывали с носилок подводников на носилки скорой помощи я коротко рассказал им о случившейся катастрофе. Особист побежал в штаб моряков докладывать по телефону своему начальству. Оставшись со мной наедине Максимов тихо сказал:

- Валера, я не верю в твою версию одновременного отказа двух двигателей. Но буду стоять за тебя горой.

Почему, Владимир Степанович?

- Не верю потому, что в восьмидесяти пяти процентах отказа авиационной техники виноваты люди, в основном летчики, а буду защищать тебя потому, что ты выжил. Не застрелился, не выбросил за борт умерших товарищей.

Спасибо и на этом, командир

Глава 6

У палаты интенсивной терапии, куда меня поместили, оперуполномоченный КГБ капитан Лиховцев, распорядился выставить вооруженный караул. Узнав об этом, начальник госпиталя полковник медицинской службы Иванченко, со словами: "Пока я здесь командую, а не какой-то "особист" из лётной части", выпроводил автоматчиков обратно в комендатуру.

В дело вмешался начальник контрразведки флотилии. Он позвонил начальнику госпиталя и подробно объяснил ему как важен для следствия, находящийся на лечении в терапевтическом отделении, свидетель капитан Григорьев. После долгих телефонных переговоров Иванченко всё же дал своё согласие на то, чтобы матросы несли дежурно-вахтенную службу под моей дверью, но без оружия и с непременным условием: у дневального должна быть тумбочка и стул для сидения.

Уголовное дело по факту смерти пяти членов моего экипажа было возбуждено сразу же после того, как я коротко рассказал, при каких обстоятельствах погиб каждый из них. Впереди меня ждали многочасовые допросы, и от того, какова будет моя линия защиты, зависело, превращусь я из свидетеля в обвиняемого или нет. Следователь военной прокуратуры справедливо полагал, что для следствия будет полезней держать меня подальше от добровольных осведомителей. А я очень нуждался в информации. "Что следствию известно, а что нет?" - вот, главный для меня вопрос. От него зависело, поверят моим оправданиям или поймают на лжи, затем запутают совсем и вынудят рассказать правду.

Своей версии об отказе двух двигателей при переводе их с "Малого газа" на "Крейсерский режим" я держался твёрдо. В объяснительных записках признавался во всём, за исключением собственной, непростительной ошибки.

Когда вопросы у следователей иссякли, меня отправили ждать решения своей судьбы во Владивосток. В гарнизоне, где проживало пять осиротевших семей моего бывшего экипажа, держать меня дольше, чем это было необходимо следствию, командование не решилось.