Воспоминания. Министр иностранных дел о международных заговорах и политических интригах накануне свержения монархии в России, 1905–1916

Во время переговоров в Портсмуте он обнаружил не только исключительный талант, как руководитель переговоров, но твердость характера и самозабвение, которые не отличали его в другие периоды деятельности. К концу переговоров наступил тот ответственный момент, когда, хотя он вполне сознавал, что ему придется встретиться лицом к лицу со своими соотечественниками по своем возвращении в Россию, он принял на себя все последствия и даже ненависть договора, последовавшего в результате несчастной войны и неизбежно позорного для России. Он обнаружил также моральную стойкость игнорировать указания из Петербурга, которые были часто противоречивыми и иногда носили печать неискренности; принял на себя всю ответственность за компромисс, наиболее благоприятный, чем Россия могла бы ожидать, но все-таки такой, который по самой природе своей мог вызвать позже упреки по его адресу. Условия портсмутского договора, принимая во внимание обстоятельства, сопровождавшие его заключение, были весьма льготны для России. Японцы отказались от требований, которые затрагивали бы жизненные интересы и достоинство России. Российская империя не платила военных издержек, сохраняла свой флот и не теряла ни пяди своей национальной территории. Правда, Россия уступала Японии южную часть острова Сахалин, но этот остров был приобретен только в сравнительно недавнее время и использование его было для нас весьма трудно, в то время как японцы всегда заявляли свои претензии на обладание им. Портсмутский договор, таким образом, может быть рассматриваем как весьма благоприятный сам по себе, но особую ценность давало ему то, что он открывал путь к установлению нормальных отношений с Японией и, даже больше того, к действительному сближению и даже к союзу между обеими странами. Граф Витте обнаружил большую предусмотрительность, учитывая эту возможность даже раньше, чем он отправился в Портсмут, и пытаясь зондировать почву через доктора Диллона у японского посла в Лондоне.

Хотя ничто не указывало на успех в этом направлении, в то время граф Витте не терял из вида этой возможности, когда пришло время определить условия договора; это дало мне случай позже, когда я был министром иностранных дел, использовать его мысль и прийти почти к обоюдному согласию с Японией, которое в случае его развития могло бы принести столь благоприятные результаты для России и для всего тройственного соглашения.

Величайшим ударом для графа Витте по его возвращении в Россию было видеть, насколько неблагодарны были его соотечественники. Император пожаловал ему, правда, титул графа, но прием, оказанный ему, был холоден больше, чем когда-либо. Общественное мнение и оценка его прессой были явно враждебны, некоторые лица, обладающие юмором, называли его «граф Полусахалинский». Короче, триумф, которого он ожидал и на который имел непререкаемое право, не был им получен, — его встретили враждебностью и насмешками.

Я нахожу, что я рассмотрел мельчайшие детали в первой главе этой книги, касающиеся деятельности графа Витте в качестве главы первого конституционного кабинета.

Каковы были причины, которые ограничили размах его деятельности и лишили его возможности дать наиболее благоприятное направление событиям?

Вот вопрос, который будущие историки этого тревожного периода должны исследовать, и вот почему я колеблюсь высказать свое мнение. Но нужно ли говорить о том, что в столь критических обстоятельствах граф Витте обнаружил твердость и настойчивость характера, которые требовались моментом?

Как могло случиться, что граф Витте остановил свой выбор на Дурново в качестве министра внутренних дел и предоставил ему возможность вести слепую политику репрессий, которая вызвала конфликт с правительством со стороны самых умеренных элементов страны и имела своим последствием победу крайних радикальных партий? И каким образом можно расценить тот избирательный закон, который давал доминирующее положение крестьянам в Первой Думе и вызвал ее преждевременный роспуск?