Воспоминания о будущем

Бреду назад — по Рахманному, — и одна надежа у меня, авось документ вывезет. Стал я искать своего: стоят спины за спинами и за спинами спины — окостенело и в бездвижье — и не разберешь: которые тут мертвые, которые живые. Поднялся я по лестнице, вхожу, а моего-то к загородке притиснуло, головой в оконце застрял — и ни туда, ни оттуда. К оконцу и я — и слышу, чиновник волнуется: «Да что вы, — кричит, — гражданин, глухонемой, что ли? Документ ваш не тот, не было распоряжения, не задерживайте! Следующий!» Вытянул я его за локти из оконца, руки мои старые еле держат — тяжел стал, и к земле его клонит, — а тут любопытствующие: «Не зарегистрировали? Почему? Какой документ, покажите?» Я и показал. «Вот, — говорю, — люди добрые, что же это такое: по метрике о смерти, и вдруг перестали регистрировать? И если б неправильная какая, — а то вот и нумер, и печать, и все. Как же так?» И сразу вокруг нас, знаете, попросторнело. И опять мы с ним, с никудышей безмогильным, в сутолочье и в суету. Машины отовсюду гудут. Люди бегом — и так, и сяк, и этак, портфелями в портфелья, глаза растерявши. Плюнул это я в сердцах, очень уж меня это знакомцево «не распагр…» тьфу, не выговорю.

— Не распараграфлено, — подсказал я.

— Вот-вот… «рафлено» растревожило. «Прощай, — говорю, — незваный». А он уж и губ разжать не может. И тут хлынуло народом, расцепило нас — его в одну сторону, меня в другую, — и вижу: плывет мой незакопа, как вот пузырь по канавке, несет его людьем людящимся все дале и дале. Снял я картуз и перекрестился: царствие небесное, аминь.

И сколько раз потом ни случалось в город наведаться, кого ни встречу, смотрю: уж не безмогильный ли мой? Только не довелось в другажды, не свело судьбой. Ну а вам, часом, не попадалось?

С минуту мы оба молчим. Потом прикуриваем. Старик берется за заступ:

— Это что — так, обыкновенность. А вот был у меня случай…

Но в это время на надвратной колокольне вздрогнули колокола и из-за стены, как сквозняком, потянуло тонким и протяжным пением. Спина старика тотчас же провалилась в яму — и сквозь звяк лопаты и бьющую о землю землю я расслышал:

— Вот, заговорили вы меня, а могилка и не готова. Неладно выходит: то яма без новопреставленного — то новопреставленный без ямы. Отойдите, еще землей зашибет.

Я направился к выходу. Одни ворота, потом другие. Здесь, под каменной навесью, я посторонился, пропуская процессию. И, шагая из ворот, думал: Леонардо был прав, говоря, что у пятен плесени можно иной раз научиться большему, чем у созданий мастера.

1927

Состязание певцов

1

Чайник, стоявший на желтых язычках греца, запел не сразу. Может быть, потому, что ему незачем было опережать сверчка. Сверчков, как известно, в щелях московских комнат не водится. Да и вместо печей — все больше витое железо калориферов. Торопиться чайнику было не к чему.

Сперва он завел слегка в нос — точнее, в чуть поддымленный эмалированный носик, — раскачиваясь на двух сиповатых нотах, затем скользящим портаменто перенесся на высочайший, тонкой нитью сматывающийся в воздух, звук.

— Ого, да он у тебя с пением. Ишь как забирает. Но только вот у меня есть старый чайник: с виду так, не слишком казист, а твоего перепоет.

— Ну, это еще неизвестно.

— Вот охота человеку спорить. Твой гнутонос с сипинкой. Разве не слышишь? А у моего старичишки, — еще от покойной тетки он мне достался, — голос, как стеклышко. С ноты на ноту как по лесенке. И откуда такое в бездушной вещи берется? Не поймешь. Говорят, от трещинки. Да приходи, дам послушать. Иной раз, как паром его расшевелит, поет и крышечкой призванивает. Твоему так не вытянуть. Куда…

— Мой тоже иногда с коленцами умеет. А впрочем, стоит ли о таком вздоре…

И хозяин несколько обиженно снял чайник с огня и наклонил его над стаканом.

Гость сидел, не отвечая и не придвигая стакана. Брови его слегка поднялись кверху. Казалось, он всматривается в какую-то еще не совсем ясную мысль. Затем:

— Послушай, брат, вот что я придумал…

2

Штепсель поставил лампу на полусвечность. Публика и судьи сидели полукружьем у затененных стен. В центре — желтоязыкая керосинка. Рядом с ней — шестью носами кверху — шесть состязающихся чайников. Председатель позвонил ложечкой о край пустого стакана:

— Товарищи, мы живем во времена далеко не диккенсовские. Еще недавно нашим барабанным перепонкам эпохой были предложены орудийные канонады. Но так случилось, что сейчас вот нам позволено заслушать шелестиное пение чайничковых горл. Катастрофы и уюты, очевидно, стоят в очереди к бытию. Но я не намерен расфилософствоваливать повестку дня. Точнее — повестку сумерек. Жюри избрано: Анна Александровна, товарищ… простите, запамятовал, ах да, Годяев и ваш покорный слуга. Слово предоставляется голубому чайнику с прорыжиной на боку. Прощу вас.