Воспоминания о Ф. Гладкове

P. S. Кстати об изучении материала и претворении его в художественном произведении. Я, кажется, говорил Вам, что процесс изучения действительности у меня довольно длительный. В этот период идет большая работа по «обхаживанию» людей, — сближение и изучение их, выбор «типажа» и освоение отдельных процессов и явлений на основе целостного изучения объекта. Это сопровождается записями и распространенными nota bene, в виде корреспонденций и очерков в газетах. Та книжечка, которую я Вам послал, и есть результат моих записок в блокнот.

Передайте Николаю Кирьяковичу мой дружеский привет и готовность передавать все рукописи, если они представляют какую-то ценность. У меня сохранились рукописи повестей и рассказов, вошедших в III том («Пьяное солнце» и «Новая земля»).

Я очень хотел бы, чтобы Никол. Кирьякович высказал мне свое мнение об «Энергии», если он читал ее в новой редакции, и со стороны содержания, и со стороны конструкции, и со стороны языка. Его мнение для меня очень ценно.

Фед. Гладков».

Весна 1934 года была очень бурным периодом в идеологической жизни страны. Литературная общественность усиленно готовилась к Первому Всесоюзному съезду советских писателей. Федор Васильевич был поглощен делами союза и подготовкой к съезду. В этой связи было получено письмо следующего содержания:

«С 3 июня комиссия по приему писателей в Союз будет работать в Ленинграде, значит, с 3 по 6 или по 8 я буду в Ваших краях. Поэтому попрошу Вас справиться в Оргкомитете писателей, где меня найти. На месте мы постараемся побеседовать лично. Нет ни одной свободной минуты, чтобы ответить на Ваше письмо, лихорадочная подготовка к съезду.

Жму руку.

Фед. Гладков».

Одновременно с перепиской продолжалась работа над текстами романа. Сравнительное изучение рукописей редакции «Нового мира» и двух последовавших изданий привело меня к убеждению, что основной поиск художника был направлен к уточнению языка. По-видимому, это было не случайно и не зависело даже от субъективных устремлений Федора Гладкова. Советской литературе после Великой Октябрьской социалистической революции досталось очень трудное и большое языковое хозяйство. В свое время Поль Лафарг очень хорошо показал, какие сдвиги произошли во французском языке после Великой французской революции. Нам, современникам, еще трудно оценить и осознать те сдвиги, которые произошли после Октябрьской революции в русском языке и языках народов нашей необъятной родины. Впервые в истории социальные преобразования получили многонациональное языковое выражение. Этим объясняются многочисленные и бурные дискуссии о языке художественных произведений. Этим объясняется то настороженное внимание, которое проявлял Горький к языку современной ему литературы.

Выступление Горького о языке романа «Энергия» имело исключительное значение в творческой работе Ф. Гладкова. Гладков очень любил Горького, Алексей Максимович был для него и учителем, и другом, и бесконечно дорогим человеком. Тем труднее было для него пережить резко критические замечания Горького о языке «Энергии». Кропотливое сравнение текстов ясно показало, что после критики Горького Федор Васильевич решающим образом переработал язык «Энергии» и изменял его именно в том направлении, в котором ему советовал Горький, но признать беспощадную правоту замечаний Алексея Максимовича ему было очень трудно. Это нашло свое отражение и в письме, которое было получено в ответ на посланную ему рукопись. Он писал:

«Дорогая Саломея Григорьевна!

Рукопись Вашу я прочел с большим интересом. Особенно любопытно, что я, автор, в Вашем исследовании увидел себя как будто со стороны и удивился: оказывается, я довольно работоспособный человек, а я думал, что я лентяй, что я недостаточно работаю над своими романами. Как это ни странно — я почувствовал к себе уважение. Спасибо за хорошую рекомендацию. — Вы очень много потрудились над той трухой, которую я безжалостно вручил Вам. Этой трухи, относящейся к «Энергии», оказывается, еще очень много осталось в свалке рукописей. Я думаю, что Вашу работу печатать можно. Я передаю ее отв. редактору «Нов. мира». Каково будет его мнение — не знаю. Я сообщу Вам.

Мои же замечания таковы:

1) Вы отрицательно оцениваете производственные пейзажи. Думаю, что Вы — неправы. Эти пейзажи я ставлю себе в заслугу. Это — не просто живопись, а симфония. Это не только рисунок, но и музыка. Они — в одном аккорде с переживаниями действующих лиц. В противоположность Вам, я считаю их своей удачей.

2) Вы считаете, что типы «Энергии» не «играют», не «светятся», как в «Цементе». Но я думаю, что они — полнокровнее и глубже. У них диапазон переживаний шире: они сложнее, чем герои «Цемента». Да и «типические обстоятельства» — иные качественно и количественно. Писать эти типы очень трудно. Надеюсь, что во 2‑ом томе я вылеплю более выпукло (до конца прослежу их судьбу).