Воспоминания о Юрии Олеше

При попустительстве судьи игра на этот раз действительно изобиловала грубыми приемами. "Вражда сторон", как он громко определил происходящее на поле, все разгоралась. Его реплики становились все громче и раздраженнее. Я понимал, что он ведет борьбу за рыцарский дух в спорте, за романтическую влюбленность в футбол, прежде всего требующие джентльменского отношения противников друг к другу.

- И это потомки воспитанников Бейта!

Он вспомнил популярного в Одессе еще до революции футбольного судью Бейта, непримиримо относившегося к нарушителям правил.

И вдруг за безобидное касание мяча рукой судья назначил одиннадцатиметровый удар - высшую меру наказания в футболе.

- Казнь гольмана!! - воскликнул Юрий Карлович. Он пользовался устарелой терминологией, времен

Бейта, называя вратаря гольманом, защитника - беком, нападающих центральной тройки - полулевый, полуправый. Близсидящие зрители давно уже с интересом прислушивались к необычному посетителю. Остроумные экспромты "новичка" неоднократно вызывали дружный смех окружающих нас зрителей.

При затихших трибунах приговор приводился в исполнение. Накрапывал дождь, и по осеннему времени ему не предвиделось конца. Юрий Карлович сидел, ссутулившись, между нами. Мокрые, с сильной проседью волосы длинными путаными прядями спадали ему на лоб. Он сверлил взглядом "лобное место" меловое пятно в одиннадцати метрах от ворот.

Из глубины поля неторопливой трусцой к мячу приближался для нанесения удара "палач". В воротах, согнувшись в коленях и расставив широко руки, застыла "жертва".

Настало мгновение наивысшей футбольной кульминации. Исполнитель нанес удар. Одновременно трибуны исторгли громоподобное: "А-а-а!!" Произошло маленькое чудо: сильнейший удар, направленный в нижний угол ворот, вратарь в непостижимом броске парировал! Вместе со всеми Юрий Карлович восторженно аплодировал. Он не считал решение судьи о назначении штрафного справедливым и приветствовал торжество истины. Но драма, по его восприятию, происходившая на поле, еще не закончилась. Судья усмотрел нарушение вратарем правил, никем из зрителей не замеченное, и назначил повторение штрафного удара.

- Заговор!! - загремел Юрий Карлович на всю трибуну.

И, с силой опершись на меня и Рискинда руками, выжался с тесного места и со словами: "Я никогда не участвую в насилии!" - застегнул по привычке пальто на одну верхнюю пуговицу, отчего фалды расширились колоколом, и неторопливой походкой отправился к выходу. Кстати говоря, я никогда его не видел спешащим. Рискинд последовал за ним.

- Кто это, кто это был? - спрашивали меня соседи.

А когда я им назвал имя ушедшего, то мне стали с укоризной говорить:

- Ну как же вы его не задержали! Олеша!.. "Зависть"!.. "Три Толстяка"!..

Я про себя подумал: "Не задержали"! Надо знать, что такое Юрий Карлович Олеша во гневе". Я-то знал!

В последующем при встречах Юрий Карлович меня обычно спрашивал:

- Ну что? В вашем футболе есть какие-либо улучшения?

Мне было понятно, о чем идет речь. Его интересовала не сила игры наших футболистов, а культура их игры. К сожалению, и сегодня еще приходится быть свидетелем отдельных матчей, когда так и напрашивается на язык реплика Юрия Карловича: "Где бригадмил?"

...Однажды мы прогуливались с Юрием Карловичем по тенистым аллеям Дома творчества в Переделкине. Стояла чудесная золотая осень. Он был в "рабочем настроении". Как всегда неторопливым шагом вымеряя пространство, он вдруг сказал:

- Я работаю над инсценировкой "Идиота".

Вообще-то он не любил говорить о своих творческих планах. Я не сразу понял: мне представлялось, что он не был поклонником Достоевского. Запомнилось, как он когда-то высказался, что у Достоевского в книгах очень много крови, а человечество, мол, по своей природе не любит пролитую кровь, а любит цветы.

Я попытался напомнить ему об этом, но он перебил меня и возразил, что говоришь не всегда то, о чем думаешь, а вот пишешь всегда то, о чем думаешь.

- Во всяком случае, - добавил он после небольшой паузы, - я пишу, опираясь только на это правило.

Круто переменив тему, как-то сразу повеселев, он с какой-то лукавинкой, улыбаясь, спросил (в который уже раз):

- Ну что же, в вашем футболе есть уже улучшения?

Некоторое время спустя он пригласил меня в Театр имени Вахтангова, "на Борисову", как он мне сказал, оговорив при этом, что войдем в театр с третьим звонком, чтобы понезаметнее сесть на свои места.

В притушенном зале мы молча уселись в средних рядах партера. Юрий Карлович надел маску безразличной ко всему угрюмости. А актеры делали свое дело. Я позабыл, с кем сижу рядом. Вспомнил же об этом только тогда, когда под занавес первого акта услышал: "А ведь получилось, черт возьми, а?!" - и увидел его глаза, искрившиеся затаенной радостью.

По окончании спектакля, как только закрылся занавес, Юрий Карлович потянул меня за рукав из зала в гардероб. Мы быстро оделись и ушли. Прощаясь, он прервал мою попытку поздравить его с крупным успехом короткой репликой: "Достоевского испортить трудно" - и своей неторопливой походкой побрел по направлению к Арбатской площади.