Воспоминания о Юрии Олеше

Олеша. Стенич ничего не переводит. Он все выдумывает. И вообще надоело. Дос-Пасос, Джойс, Дос-Пасос, Джойс! Все говорят - Джойс, - а никто не читал! Вот идет Роскин. Он критик. Роскин, что вы думаете о Джойсе?

Рескин. Я ничего не думаю, Юрий Карлович. Я его не читал.

Олеша. Вот нашелся честный человек. (Мирскому.) Что вы будете есть, Дима?

Mиpский (грустно). Ничего. Я на диете.

Стенич. Борьба человека с желудком?

Mиpский (очень грустно). Желудок победил. Между прочим, Юра, Джойс большой писатель.

Олеша. Написал главу без знаков препинания? Слышал! В Одессе маклеры давно пишут телеграммы без запятых и точек.

Стенич. Мы знаем. В Одессе было все. Даже футбол, и вы играли форварда.

Олеша. Да, в Одессе играли в футбол в то время, когда ваш папа играл в преферанс. И я играл за форварда. Старостин, скажите ему.

И Олеша произносит монолог о футболе, Одессе, о молодости, о кругосветном путешествии Дарвина на корабле "Бигль", обо всем, что приходит ему в голову, и опять о футболе. Но тут его обрывает Стенич:

- Все-таки мне не верится, что вы играли форварда.

- Значит, я лгу? Я, дворянин, шляхтич, - лгу? Дима! За это у вас в гвардии вызывали на дуэль?

- За что за это? В гвардии вызывали. И настоящие дворяне вызывали.

Так протекали эти застольные беседы. Передать их в точности невозможно, - столько в этих словесных поединках было и серьезного, и смешного, и неожиданного. С комической серьезностью Олеша говорил о своем шляхетском происхождении и шляхетском тонком обращении.

- Когда вам говорят: "Падам до ног", надо отвечать: "Юш леже", то есть вы только падаете к моим ногам, а я уже давно лежу у ваших ног. Вот что значит деликатное обхождение!

Моей жене он доказывал, что его, как шляхтича, могли бы избрать королем Речи Посполитой и тогда бы он назывался "пан круль Ежи Перший" король Юрий Первый.

Но и это, казалось, его не удовлетворяло, он требовал, чтобы его называли "пан круль Ежи Перший велький" - великий.

Это была великолепная игра. Актерские способности Олеши сказывались в многозначительном тоне, в патетике, которой он владел, как опытный актер на амплуа героя-резонера.

Мне кажется, он был прирожденным драматургом. Когда он писал, то, вероятно, пробовал, как звучит фраза в монологе, диалоге или авторском отступлении, и при этом у него было соответствующее выражение лица.

И все-таки пьесы ему не удавались.

Повесть "Зависть" стала пьесой, она называлась "Заговор чувств". Была поставлена в Театре Вахтангова и имела успех значительно меньший, чем повесть.

О "Списке благодеяний", следующей пьесе Олеши, в свое время много писали и говорили. По-моему, многое в этой пьесе не от Олеши, даже главное действующее лицо - актриса. Эта роль была написана для Зинаиды Райх и казалась искусственной, несомненно внушенной писателю Мейерхольдом и Райх. Влияние Мейерхольда было очень сильным, он считался в то время признанным лидером передового, новаторского театра. Написать пьесу для Мейерхольда было соблазнительно. Но в выдуманных скитаниях и терзаниях некоей актрисы нельзя было показать список благодеяний советской власти. В этой пьесе были отлично выписанный образ белого эмигранта Кизеветтера и несколько блестящих, с острым подтекстом, диалогов.

Ни Олеше, ни Театру Мейерхольда эта пьеса лавров не принесла, но никогда Олеша не отозвался дурно или просто непочтительно о Мейерхольде.

Только "Три толстяка", написанные для детей, утвердились в театральном репертуаре.

В 1939 году в городе Гродно, который долгие годы входил в пределы буржуазной Польши, я познакомился с родителями Олеши. Они не видели сына с 1920 года. Отец - представительный старик с пышными седыми усами, мать, Ольга Владиславовна, - властная женщина, которую больше всего удивляло то, что Юрий писатель, да еще известный. Несмотря на то, что старики прожили в Польше почти два десятилетия, в их речи все еще звучала южная интонация. И я не мог избавиться от ощущения, что я не в Гродно, а в Одессе. Юрий был очень похож на мать: тот же пристальный взгляд в упор, та же быстрая речь и мгновенная реакция на еще не досказанную фразу.

Мне не пришлось встретиться с Юрием в Одессе. Кстати, он не признавал за мной права называться его земляком, так как я прожил в Одессе всего три школьных года. Об Одессе и одесситах он рассказывал с восторгом.

- Сижу в "Лондонской" в номере. Скучно. Жарко. Смотрю в окно. На бульваре на скамейке - пара, - должно быть, муж и жена, видно, что ссорятся. Решил выйти проверить. Иду мимо супругов. Действительно, ругаются. Вдруг слышу, он говорит: "Смотри, идет писатель Олеша". А она ему сердито: "Когда мне это неинтересно!.." Вот и работай для них. Ей это неинтересно.

Ресторан в той же "Лондонской" гостинице. Олеша высовывается из окна и делает знак старику - продавцу папирос.

- Дадим заработать старику. Пачку "Казбека". Старик долго глядит в окна и наконец кричит:

- Откуда вы выглядываете?

- Я выглядываю из вечности, старик!

И как это было сказано! Не сказано - провозглашено!

Или вот как Олеша описывал свой приезд в Одессу: