Воспоминания о моей жизни

Впоследствии все эти интеллектуалы, что так или иначе считались друзьями моего брата и проявили столько рвения во время похорон, пальцем о палец не ударили, не сделали ничего, чтобы представить публике работы Альберто Савинио. Вместе с тем некоторые из них, как, например, Альберто Фалви и Гоффредо Беллончи, ведут третью страницу известных ежедневных газет. Уж они-то могли бы время от времени, пусть редко, на этой третьей странице, где появляются скучнейшие, вгоняющие в сон статьи, которые никто не читает, публиковать моего брата, оставившего много неизданных работ, одна интереснее другой. Напротив, в их газетах не появилось ни единой строчки, ни единого слова, даже имя его ни разу не было упомянуто. По какой причине, вы спросите?.. Причин много, и Фаусто Бима писал об этом. Я же нахожу и с абсолютной уверенностью утверждаю, что основная причина — высокий художественный уровень и очень индивидуальный характер его работ, в силу чего они превосходят все то, что создается сегодня, и даже намного лучше того, что было создано вчера. А это вызывает раздражение, причем сильное раздражение. По этой же причине превратно истолковываются или умалчиваются, чаще умалчиваются, и моя живопись, и мои выступления и статьи. Чтобы понять поведение издателей и критиков, как итальянских, так и зарубежных, необходимо помнить, что большинство из них — те же писатели. Этим объясняется тот факт, что обладающих истинным даром писателей и поэтов не публикуют или публикуют мало, а книги их не появляются на прилавках книжных магазинов. В любом случае издатель окружен читателями, своего рода серыми кардиналами, а среди них всегда найдутся несостоявшиеся писатели, которые, в свою очередь, в подсознании инстинктивно испытывают желание держать в тени все, что имеет настоящую ценность. Чем значительнее эта ценность, тем упорнее она держится в тени. Напротив, поддерживается и рекомендуется издателям все, что посредственно, лишено ценности, занудно, полно общих мест, а также то, что отражает моду или так называемые вкусы публики, хоть и существуют эти вкусы лишь в теории. Что касается несостоявшегося писателя или несостоявшегося художника, нужно четко представлять себе, что, когда я говорю «несостоявшийся», я не имею в виду неизвестного или малоизвестного писателя, не принимаю в расчет отсутствие у него материального достатка. Писатель или художник могут пользоваться известностью, высоко оплачиваться, но оставаться несостоявшимися. Тот, кто понимает, что его работа не представляет собой ценности, не может быть человеком, способным высказать серьезное, доброе и искреннее суждение. Я — художник, по существу, состоявшийся, но уже и тогда, когда я был еще неизвестен, малоизвестен, когда я зарабатывал мало или вовсе ничего, я никогда ни к кому не испытывал зависти. Разумеется, меня возмущает, что недостойные фигуры восхваляются в печати, что их карманы набиты деньгами, но возмущаюсь я не из зависти, а из чувства справедливости. Возмущаюсь я и тогда, когда вижу, как отставляют в сторону достойных художников. Во Франции так случилось с Эдуаром Вюйаром и Андре Дереном и с замечательным поэтом по имени Винсент Мюзель. Что касается Вюйара, то, должен сказать, что он не окончательно «отставлен»: его картины продаются и стоят дорого. Однако он не удостоен того места, которое заслужил. О нем говорят значительно меньше, чем о Боннаре, хотя Боннар бесконечно слабее Вюйара. Вюйар глубоко чувствовал определенные аспекты человека и мира вещей, ему удалось выразить, я бы сказал, метафизический аспект Парижа и парижских интерьеров, наделить загадочностью сидящие в комнате при свете лампы за столом или на диване фигуры людей. Все это не было понято, поэтому во Франции говорили и говорят больше о Боннаре, чем о Вюйаре. У нас критики, как, собственно, и все те, кто интересуется искусством, верны своему старому принципу и с провинциальной покорностью следуют всему тому, что говорится и делается в Париже. О Вюйаре они говорят сдержанно и прохладно, что особенно заметно было во время выставки его работ в Палаццо Реале в Милане. Относительно Винсента Мюзеля, вот два коротких творения, свидетельствующих о его исключительном поэтическом даре: Le soir^{51} и Сe jardin gris^{52}.

Les feuilles ne sont plus que cendres et que rouilles.
Le jour est mort, le ciel est dépeuplé d’oiseaux;
Déjà la lune monte, et déjà les grenouilles
De leur chant querelleur ont troublé les roseaux^{53}

.