Воспоминания о монастыре

Вот теперь можно пускаться в путь. Отец Бартоломеу Лоуренсо глядит в простор небес, он чист, безоблачен, солнце словно золотой потир, Балтазар тоже глядит в небо, придерживая канат, с помощью которого он уберет паруса, и Блимунда глядит вверх, хоть бы глаза ее прозрели грядущее. Поручим себя Богу, каким бы ни был он, сказал очень тихо священник и добавил сдавленным шепотом, Дерни канат, Балтазар, у Балтазара получилось не сразу, рука задрожала, ведь это все равно что сказать, Да будет свет, сказано сделано, как же так, дернуть канат, где же мы окажемся. Блимунда подошла к Балтазару, положила обе ладони поверх его руки, и единым движением, как будто только так оно и было возможно, оба вместе дернули канат. Парус весь завалился набок, солнце ударило в янтарные шары, что же с нами будет. Машина содрогнулась, покачалась, словно в поисках внезапно утраченного равновесия, послышался скрип ивовых прутьев, скрежет железных пластин, и вдруг, словно ее втягивал водоворот света, стала подниматься вверх, дважды повернувшись вокруг собственной оси, и едва поднялась над стенами амбара, как, снова обретя равновесие, задрала голову, напоминавшую головку чайки, и стрелой взмыла вверх, в небо. От резких поворотов Балтазар и Блимунда потеряли равновесие и упали на дощатый настил, но отец Бартоломеу Лоуренсо ухватился за одну из мачт и таким образом смог увидеть, как с невероятной быстротой удаляется земля, усадьба была почти не видна, затерялась среди холмов, а там что, ну конечно же, Лиссабон, и река, о, и море, которым я, Бартоломеу Лоуренсо ди Гусман, дважды приплывал из Бразилии, по которому я ездил в Голландию, в какие еще края на суше и в воздухе занесешь ты меня, машина, ветер ревет у меня в ушах, никогда еще ни одна птица не поднималась так высоко, если бы видел меня король, если бы видел меня этот самый Томас Пинто Брандан, что потешался надо мною в своих виршах, если бы видели меня отцы-инквизиторы, все бы убедились, что я любимое чадо Господне, да, я самый, я поднимаюсь в небо, и сотворил это чудо мой разум, а еще сотворили его глаза Блимунды, есть ли у кого-нибудь в небесах такие глаза, как у нее, и сотворила его правая рука Балтазара, вот он, здесь, у него, как у Бога, тоже нет левой руки, Блимунда, Балтазар, идите смотреть, вставайте, не бойтесь.

Они не боялись, просто их испугала собственная смелость. Священник смеялся, выкрикивал что-то, он не держался больше за мачту, а ходил по палубе летательной машины, чтобы в поле зрения попали все четыре стороны света, земля казалась такой большой теперь, когда они отдалялись от нее, наконец поднялись на ноги Балтазар и Блимунда, судорожно цепляясь за мачты, за борта, ослепленные светом и ветром, испуга как не бывало, Ах, и Балтазар вскричал, Удалось, обнял Блимунду и заплакал, словно заблудившийся мальчонка, он, солдат, хлебнувший войны, убивший человека в Пегоэнсе своим клинком, и вот рыдает он от счастья, обнимая Блимунду, а она целует его лицо, покрытое пылью и копотью, ну полно, полно. Священник подошел к ним и обнял обоих, внезапно его смутила аналогия, итальянец сказал тогда, сам он Бог, Балтазар сын его, а Блимунда Дух Святой, и вот они все трое на небе, Есть один лишь Бог, вскричал он, но ветер отнес слова его в сторону. И тут Блимунда сказала, Если мы не поставим парус, то будем все подниматься и подниматься, куда же попадем в конце концов, уж не на солнце ли.